Jesus died in Las Vegas

Питеру девять.
Он смеётся до боли долго, и всё никак не может остановиться. Солнце щекочет ему нос, в траве испачкан комбинезон.
— Ты славный, — говорит Питер, когда раскаты немного стихают.
— Это не я, это всё курсы славных людей, — важно заявляет мальчишка, и корчит такую забавную рожицу, что Питер хохочет снова. Ребята болтают, кажется, целую вечность, а потом Питер тянет нового знакомого в гости.
— Мама, мааам! Это мой новый друг! Его зовут Кристиан, мы пойдём в комнату. Сделаешь нам пирог?
После той катастрофы, когда миссис Харпер едва уцелела, она сменила работу, и теперь стала появляться дома гораздо чаще. Занялась хозяйством, начала баловать домашних выпечкой, научилась готовить божественные пироги. Науку не бросила, но и жизнь стала ценить чуть больше открытий.

Питеру одиннадцать.
— Обещай, что не забудешь меня. — Серьёзно говорит Кристиан. Питер смеётся, хотя смеяться ему совсем не хочется.
— Ты что, шутишь? Я никогда!
— Ну-ка, проверим! — Кристиан резко отворачивается и выбегает из комнаты. Мальчики бегают по всему дому и вылетают во двор, где уже чувствуется наступление осени. Когда Питер настигает друга, тот резко жмурится.
— Какого цвета у меня глаза? — Спрашивает Кристиан строго. Питер не колеблется ни секунды.
— Зелёного.
Кристиан выдыхает и смотрит на друга, заметно повеселевший:
— Убедил! — Его рука проворно заползает в карман, при этом сам Кристиан остаётся недвижим, и создаётся полное ощущение, что рука ему вовсе не принадлежит, а живёт какой-то своей таинственной жизнью. — Держи.
В машинально протянутую ладонь Питера ложится клык на шнурке. Этот кулон привёз Кристину отец из долгого путешествия по чужим землям.
— Нет! — Мотает головой Питер почти испуганно, — нет, я не могу его взять! Это слишком дорого!
— Бери, — с нажимом говорит Кристиан, снова становясь серьёзным, — а то навсегда обижусь.

Питеру тринадцать.
Каждого лета он ждёт с отчаянным предвкушением где-то между сердец, одним материальным, в груди, вторым — призрачным, в горле.
Каждое лето — это Кристиан, потому что летом они познакомились. Каждое лето — это цветные сны, приключения и бессонные долгие ночи, наполненные звуками и запахами других эпох.
Каждое лето — это клык на шнурке, который, хотя и болтается на шее круглогодично, именно летом становится особенно сильным символом. Питер надеется, что шнур не порвётся, потому что это как бы их дружба. Конечно, клык всегда можно перевесить и носить дальше, но лучше бы этому не случиться.

Питеру пятнадцать.
Каждой осени он не ждёт с неприятным жутковатым ощущением где-то под диафрагмой, и всё надеется, что уж в этот раз ничего плохого не случится.
Каждая осень — это переезд Кристиана, потому что осенью он уехал; так давно, что уже кажется, будто бы навсегда.
Каждая осень — это тоскливое чувство, что всё хорошее когда-нибудь кончится, и книги с печальным финалом.
Каждая осень — это невыносимое одиночество и кусочек чувства вины.

Питеру семнадцать.
Шнурок, верно, магический, иначе бы перетёрся давно. Питер задумчиво крутит в пальцах кулон, уткнувшись в очередную книгу. Читает он не очень внимательно, а потому звук шагов заставляет его поднять голову.
К нему приближается кто-то высокий и тощий, как и сам Питер.
Юноша медленно закрывает книгу, оставляет её на скамейке и вытягивается во весь рост. Незнакомец протягивает ему руку.
— Гамп? — Спрашивает он неожиданно севшим голосом, несмело принимая рукопожатие.
— Харпер, — заявляет в ответ родной его незнакомец, на лице которого расцветает улыбка.
— Гамп! — Вскрикивает Питер, порывом обнимая друга; короткие объятия быстро распадаются, и вот вчерашние подростки уже скачут на манер сумасшедших козликов и обмениваются бессвязными репликами.
— Зелёные, зелёные, зелёные! — Твердит Питер как заведённый, захлёбываясь восторгом.
— Убедил, чертяка! — Фыркает Кристиан, то и дело поглядывая на клык.

Питеру девятнадцать.
— Мама, мааам! Сделаешь нам пирог? — Вслед за голосом Питера на кухню заглядывает и его любопытный нос. Росин показывает ему язык, а затем утвердительно кивает.
Вечером они ужинают все вместе. Мальчишки, включая Дилана и Родри, пьют сидр и говорят обо всём подряд. Росин слушает их вполуха, расслабленно наблюдая за всеми одновременно и каждым в отдельности. После дети помладше уходят наверх, дети постарше остаются сидеть до поздней ночи.
— Есть же, понимаешь, такие законы в магии, — сбивчиво пытается объяснить Кристиан, — такие… которые ну нельзя нарушать.
Питер хихикает: другие, значит, можно, а вот эти особенные нельзя? Очень интересно!
— Да подож-жди ты, — отмахивается Кристиан, — дай объясню! А то вот как сделаю открытие, как стану всемирно известным, а ты потом локти будешь кусать!

Питеру тридцать два.
— Свежие новости! — Горланит он, вырываясь в лабораторию.
— Мммммм... — протестует Кристиан, продолжая лежать лицом на столе. Питер знает, что он вряд ли спал больше четырёх часов, но не сдаётся и тормошит друга.
— Подъём! Новый день пришёл!
Кристиан с глухим стоном выползает из-за стола. Он разбит, его тело ноет, а шея подробно рассказывает, что она думает о сне на рабочем месте. На щеке красный след от стола, в не менее красных глазах тоска.
— Да проснись ты уже! Ты чёртова легенда, ясно тебе? Там, за окном, только про тебя и говорят. У тебя получилось! Эти твои дурацкие законы, понимаешь?
Харпер сияет.

Питеру сорок шесть.
Харпер и Гамп валяются на магических покрывалах поверх травы, чтобы не простудиться. Смотрят на звёзды и говорят о всяком — о книгах, о зазвучавших недавно в Трансфигурации именах, о ценах на молоко и о том, как всё-таки быстро дети растут. Почему-то не только чужие, как принято говорить.
Кристиан тих и задумчив. Седина в его светлых волосах заметна меньше, чем у Питера, но всё-таки очевидна.
— Я видел сегодня сон, — наконец-то делится он, — непростой. Знаю теперь, как умру.
— Да на здоровье. Ты можешь подохнуть любым из доступных способов, — иронично разрешает Питер, — только раньше меня не смей.
Окончание фразы звучит совсем не так задорно, как ему бы того хотелось.
Питер садится на покрывале и закуривает.

Питеру шестьдесят четыре.
«Раньше меня не смей», — крутится у него в голове горькая мысль.
За окном деревья теряют красно-жёлтые листья. В воздухе пахнет бедой, чужими слезами и кровью.
Вчера шнурок, на котором висел клык, протёрся. Он, конечно, нашёл другой, но уже ничего не будет, как было прежде. Вчера Гампа провожал целый город; или, во всяком случае, так казалось. Он был чудовищно молод даже для маггла, не говоря уже о волшебнике.
Питер смотрит на картинку в раме. Картину защищает зачарованное стекло; на ней резвятся в траве мальчишки. Больше всего на свете Питер жалеет, что не додумался оживить её, когда это было можно. Теперь-то всё уже, не получится. Дурак был. И Гамп тоже хорош, тоже ведь не подумал! Гад.
В стекле отражается осунувшееся лицо Харпера. Трава на картине накладывается поверх отражения его радужки, превращая глаза в зелёные, и Питеру, кажется, чуть-чуть легчает.

Питеру одиннадцать.
Он просыпается среди ночи в слезах. Судорожно ищет кулон на шее, но ничего не находит, кроме своих ключиц. Неужели потерял? Потерял?.. Нужно поискать ещё. Закрывает глаза, осматривается, обшаривает карманы, комод, всю комнату. Так и мечется в поисках целую ночь.
Только утром вдруг понимает, что это был (просто) сон. В потолок смотрит так долго, что сам толком не знает, жив ещё или уже не очень. Соскребает себя с кровати, умывается ледяной водой. Смотрит на отражение в зеркале, и на мгновение ему кажется, что сами собой зеленеют глаза. Игра света, наверное. Ничего сверх того.
Питер знает наверняка, что про Гампа он сочинение не напишет.

За окном быстро стемнело, как это бывает поздней осенью. Для седовласого волшебника, склонившегося над столом, течение времени будто бы перестало существовать. Он увлечённо дирижировал указательным пальцем, и в такт его движениям покачивалось самопишущее перо, которое едва успевало перекладывать на бумагу переплетения его мыслей.
— Деда-а, — прервал его тихий голос. Волшебник поднял голову, перо тут же прыгнуло в чернильницу, воспользовавшись передышкой.
— Почему ты не спишь, Луиза? — Мягко спросил он. Правнучка переступила с ноги на ногу. В маленькой ручке она держала за лапку тряпичного зайца с длинными ушами. Заяц был одет в стильный плащ, украшенный нашивками с цветами.
— Мне приснился кошмар, — шмыгнув носом, сообщила девочка, — а не спишь только ты. Можно к тебе?
Питер кивнул и отодвинулся от стола, приглашающим жестом похлопав себя по колену. Луиза проворно забралась, после чего Питер погладил её по голове в знак утешения и одобрения.
— А почему не спишь ты? — Деловито спросила она, прижимая зайца к себе.
— Я вспоминаю. — Харпер улыбнулся, и было в его улыбке что-то, что заставило Луизу посмотреть на него внимательнее. — Пишу книгу о своём друге. Мир знает, что он придумал, но не знает, каким он был. Это неправильно.
— О-о… — протянула Луиза. Читать она пока что не умела, а потому попросила: — расскажи.
И Питер, конечно, ей подчинился.

Каждое лето его зелёные глаза становились ярче и были почти изумрудные, каждую осень тускнели, приближаясь цветом к воде в пруду. Веснушки гроздьями рассыпались по его щекам; в детстве Кристиан втайне стыдился их, тёр лимоном, чтобы выбелить кожу. Конечно, так до конца не избавился. Повзрослев, он забыл о своей затяжной войне с веснушками (или сделал вид, что забыл), но от нелюбви к лимонам избавиться так и не смог.
Он был молчалив при других, и лишь немногие знали, на какие жаркие вдохновенные речи он был способен, когда отвечал на правильно заданные вопросы. Он был человеком дела, и не было такого обещания, которое он бы нарушил.
Он не любил безделья, просыпался с рассветом и поздно засыпал. Шутил, что ему вовсе не нужен сон, а те четыре часа, которые он себе позволяет — роскошь, от которой пора избавляться. «К сожалению, — добавлял он, — я избалован и привык жить хорошо». В этих словах правды было немного, что добавляло таким его шуткам щепотку соли.
Кристиан жил не для себя. Он всецело был для науки, Трансфигурация всегда занимала первое место среди его приоритетов. На втором была семья, которая, впрочем, не обижалась: жена встретила и полюбила его таким, дети же иного не видели. Справедливости ради стоит отметить, что время он находил на всех, так что ни жена, ни дети, ни друзья заброшены не были.
Он умел найти верное слово для каждого, а смех его был, пожалуй, самым заразительным на свете. Не всегда было сразу ясно, шутит он или говорит всерьёз, но как только уголки его губ начинали приподниматься, веснушки пускались в пляс, и сдержать веселье уже не представлялось возможным.
Таким он был, человек-огонёк, всегда горевший сам и зажигавший других.
Его отец был моряком, познававшим чужие земли, а мать занималась пошивом одежды на продажу. На рынке её знали все, потому что не менее половины жителей города хотя бы раз обращались к ней за нарядом, и ожидания своих клиентов Меланья Гамп не обманывала никогда. Она была маленькой хрупкой женщиной со светлыми, почти белыми волосами и прозрачно-серыми глазами. Со стороны она создавала ощущение беспомощной женщины, однако могла одним окриком привести в чувство затеявших разборки пьянчуг. Муж её, Колин Гамп, был высоким и крепким мужчиной, телосложение которого было напрямую связано с его работой. Его медные волосы казались то рыжими, то русыми, а улыбался он не только губами, как это многие делают, но всем лицом сразу, и даже уголками миндалевидных зелёных глаз.
Зная их, встрече с их сыном ничуть не удивишься: он похож на каждого из родителей понемногу и на них вместе в целом.
Злые языки, конечно, перетирали, что из сына моряка да торговки (это они о швее мастерства небывалого, всё верно) учёного не получится, и зря мальчонка портит себе зрение, проводя за книгами дни и ночи. Но есть ли в мире хоть кто-нибудь, о ком сплетники не говорили плохого? Эти же самые люди потом громогласно гордились, что именно в их городке — по соседству с ними! — вырос тот-самый-Гамп, чьи законы и исключения теперь записаны в каждой книге по магии превращений.

По клыку на шнурке неспешно скользил блик от почти прогоревшей волшебной свечи.
Малышка Луиза во сне крепко прижимала к себе зайца. Дыхание её было мерным, уголки губ чуть-чуть приподнимались, и Питер знал, что она видит хорошие сны. Может быть, в этих снах к ней явится светлоголовый юноша в веснушках и будет долго рассказывать о своей жизни.
Может быть, Питеру он приснится тоже.