Море волнуется

Чёрное Нечто смотрит будто сквозь своим отсутствующим бесконечным взором. Оно расползается склизкой жидкостью, расширяется-сужается медленно, ритмично, будто дышит чем-то своим, неестественным, чуждым. Оно не издаёт ни звука, обволакивает зрение непроглядной густой пеленой, поглощает аккуратно и почти нежно. От него веет холодом — многолетним, стойким, не зимним или кладбищенским, но более глубоким, вечным, космическим.
Оно тянет свои невидимые щупальца, тревожит пространство, колышет безвоздушный вакуум, и молчаливо зовёт. Успокоить пытается, пусть в этом нет никакой надобности; обхватывает постепенно, эфемерно касаясь кожи. Ему будто мало, оно жаждет большего, оно хочет заполнить до конца — к языку притрагивается боязливо, на пробу, и ощущается горько-снежным, водянистым, но не жидким, а скорее лёгким, воздушным, газообразным. Оно бы хотело заменить дыхание, и у него получается, потому что дыхания здесь нет, как нет и кислорода, времени, окружающего мира. В Нечто можно было бы задохнуться, захлебнуться, и даже не заметить, но там, где нет жизни, нельзя умереть — можно лишь безвольно прислушиваться к чувствам.
Горло саднит, приятно холодит — одновременно. Нечто ползёт по мягким стенкам гортани, чуть ощутимой вязкой слизью оседая; растекается, впитывается, растворяется. Оно — часть, оно уже неотделимо; оно в лёгких, оно в голове и в мыслях, и все действия уже не просто свои, но и его тоже, ведь нет больше Я как такового. Его касания почти свои, его полный человеческого порочного наслаждения полувздох — свой. Так, кажется, было всегда, потому что времени по-прежнему нет, как теперь нет и воспоминаний о том, что было до.
Всё замирает, позволяя немного привыкнуть. Нечто, кажется, довольно; небольшая вселенная схлопывается лишь для запечатления этого момента в своей короткой истории. Мелодия ощущений похожа сейчас на обрывистую композицию поехавшего классика, в исступлении сочиняющего строки своей эйфории. Шумное шершавое существование шипит в дальних углах мыслей, настойчиво и навязчиво стремясь вытащить, утянуть обратно в суетный мир спешки и смелых решений, но попытки его вялые и еле заметные, ведь не знает оно, как влиять теперь. Как звучать ему, чтобы подманить, теперь, когда нет больше смысла поддаваться на пустые провокации, и нет больше мотивации двигаться к прояснению сознания.
Защита у Нечто эфемерная, хилая, туманная — реальность потому непременно настигнет, найдёт лазейку. Она протянется тугой струною меж мыслями и окружающей обстановкой, зазвенит кошмарной мешаниной визгливых нот, выбивая воздух из вновь оживших лёгких. Вынудит глотнуть холодной атмосферы, прислушаться, нащупать, приглядеться.
И вытолкнет рыбу на сушу, выплеснет сушу на рыбу, картину яркую перед глазами запечатлевая, звук пронзительный в ушах замораживая. Чувство сродни восстанию утопленника — когда уже отвык дышать, когда уже привык к воде внутри, но её выталкивают в героическом порыве спасателя, заставляя вновь привыкать к забытой тяге жизни.
Неумелым Перрикулум смешиваются цветные пятна, адской мукой оборачивается звуковое сопровождение. Растерянность на лице застывает совершенно натуральная, запуганная и забитая, загнанная. Рой мыслей взволнованной стайкой взметается, будоража эмоции, по касательной задевая Нечто. Оно урчит недовольно, возмущённо, тяжёлым давлением наседая на беспокойный ветер идей, и чрезмерно спокойно, размеренно басистым ударом просит, молит замолчать и ласковой трелью приказывает заткнуться. Покорно увядают мысли, уступая место существу более умудрённому, вечному, подавляющему; существо чёрной кляксой ложится на все былые стремления, убийственным рационализмом душит страхи и желания. Нечто лучше знает, что стоит делать и чего делать не стоит, пусть в мире этом оно от силы несколько кратких вдохов — оно уже приспособилось, оно уже заявляет права.
Пустым взглядом оно, они уже, проходятся по представшей сцене.
Белоснежной пеной с шипением разбивается волна о высокую скалу под ногами. Невысокая девушка оборачивается через плечо, чтобы внимательным взором вцепиться. Она кажется совершенно чужой здесь — рыжие волосы ярким пламенем горят на фоне разразившейся тёмной бури, неприступно недвижимые сильным ветром. И юбка, бордовая длинная юбка тоже будто бы внимания не обращает на движение воздуха, статично застыв в одном положении. Может, девушки этой и нет здесь вовсе, ведь не видит она окружающего мира, а только улыбается чуть неуверенно, смущённо. Её не беспокоит близость к краю скалы, ей неважны сгрудившиеся тучи и неаккуратные молнии.
Но она видит его, их и оттого почти радуется. Черты лица её плывут бессистемно, и не понять по форме головы да остроте скул, кто она — все подробности скрыты словно туманом, и остаётся лишь собирательный образ человеческих эмоций. Имя её неуловимо крутится на задворках подавляемого сознания, но воедино склеиться никакими усилиями не может — так и остаётся она то ли Шарнэт Лэнгхолд, то ли Марлеей Хоук.
Море волнуется раз, когда она вдруг говорить начинает:
— Я уж думала, ты не придёшь, — речь журчащим свистом флейты в голову ввинчивается, и жизнерадостность её тоскливым воспоминанием внутри отзывается. Чувство, что всё абсолютно испорчено, накатывает с неведомой силой, но тут же оперативно вытесняется чужеродным холодом. Нечто до сих пор здесь, ему невыгодна слезливая вина. Лицо собственное замирает в отстранённом равнодушии, и лишь голова немного вбок склоняется в немом вопросе.
Она хихикает неуместно и глупо, и молния за её спиной опасно трещит.
— Выглядишь, как киноактёр. Так хорошо, что я почти стесняюсь стоять рядом с тобой.
Море волнуется два, когда она вскидывает руку и делает один шаткий шаг ближе. Головой кивает назад, будто зовёт туда, в пучину морскую, и щебетать беззаботно продолжает, невзирая на шум бури.
— Знаешь сказку про Питера Пэна? Давай ты будешь Вэнди, а я Питером. Полетишь со мной в Неверлэнд, Вэнди?
Но ты не умеешь летать! — хочется ответить, но выходит лишь кривая усмешка. Взгляд общий медленно наливается весельем, но не тем, светлым и простым, что был у девушки, а тёмным и выжидающим. Нечто жаждет зрелища, и сцена предстаёт будто от третьего лица: он кивает, делая осторожный шаг вперёд, и руку в чужую ладонь вкладывает. Она зажигается совсем уж ярко, тянет за собой, отходя всего на метр, и вот волна кратким всплеском вершину скалы снова задевает, шипя и пенясь.
Море волнуется три, когда край совсем уже близко, и от пропасти отделяют буквально пара неаккуратных движений. Чёрным наслаждением взвивается ожидание, которое вот-вот будет прекращено, удовлетворено, потому что девушка по-прежнему не видит ничего вокруг себя, пронзительно-голубыми глазами буравя лицо напротив. Шаг.
Рука её выскальзывает из ладони, выражение удивлённого сомнения застывает на какие-то пару мгновений. Всё вокруг замирает ещё раз, давая шанс всё исправить и остановить, поймать, и мысли беспокойным истеричным порывом тянутся помочь, но путь к движению закрыт чёрной пеленою, ведь нет больше контроля, нет больше себя, есть только они, есть только оно.
В какой-то момент ощущение собственного тела возвращается, и из горла осипшим хрипом вырывается бессмысленное теперь уже «Гарнэт?..».
Ты не успеешь проснуться, кричали птицы вдали, пока огненные волосы блекли и терялись в бурном беспокойстве морских волн. Раф закрывает глаза и захлёбывается чёрной бездной, только бы не смотреть.