Теория и практика из жизни волшебников

● Дополнительно: 1987 год, Шарлиз без малого восемь, чем она, признаться, почти гордится.
● Внешний вид: несчастный и разряженный по-праздничному: все эти воланы, гипюр, унылые ленты.
● Состояние: так долго витала в облаках, что растерялась из-за высоченной ерунды с бородой!
● С собой: самозаправляющееся слегка погрызанное (не говорите сестре Робертс!) перо, взятое у привет-ведьмы в приемном отделении. Пара-тройка листов пергамента. Остальные ее вещи — у мамы.

С первой зарей она перевела все часы в доме на сутки назад. Не самолично, к сожалению, однако ей удалось уговорить хранителя времени повременить с переходом на новые сутки до того, как об этом узнал Томми.
 

«Доброе утро, хозяин. Ваша почта еще не пришла, полагаю, прибудет с корреспонденцией из министерства. Хочу отметить, что сегодня двенадцатое июля». — «Как двенадцатое?». — «Так распорядилась юная госпожа». — «Вот как? Тогда я спать». — «Дорогой! Хватит ей потакать». — «Родная, у нее сегодня, кхм, завтра праздник, так что один день в году можно. А у меня сегодня, стало быть, выходной».
 

Местный конец света был предотвращен. Еще неделю назад она приближала этот день как только могла. Занимала себя всем чем только можно было (и нельзя!), и все равно время, как резиновое, тянулось бесконечно долго. А после случился тот проклятый диалог. 
 

«Слышала? Даже Оскар Шелл уже колдовал! А он тот еще тупица». — «Но я не тупица! И вообще, как то, что он дурак может повлиять на то, что он будет колдовать позже?» — «Как-как да вот так вот! Если магия часть тебя, то почему она не проявляется? Или может, у тебя будет мало магии, и ты станешь такой же глупышкой, как ведьма с Третьей улицы?» — «Говорю же, я не дура, а ты забияка! И вообще, ты сам еще не колдовал». — «Что-что? Кто-то что-то сказал? Я вообще-то старше тебя на двадцать четыре дня и до своего следующего дня рождения обязательно сделаю что-то великое! Вот начнешь колдовать, тогда обретешь голос. Хотя ты даже до своего дня рождения не сделаешь ничего! Ты же у нас глупышка, бе-е!» — «Ах так?! Спорим?!»
 

И они поспорили. И не разговаривали с того случая уже неделю. Девочке, конечно, было чуть-чуть интересно, во что они там с мальчишками играют, но только чуть-чуть. И она совсем не скучала. По правде сказать, ей вообще редко доводилось скучать. А сейчас вся энергия уходила на то, чтобы наконец выгнать изнутри колдовство. Она и волосы обрезала. Вдруг вырастут? А до этого и ногти на руках, аж под корень, ауч! И они действительно выросли за неделю, но медленнее, чем хотелось, так что едва ли это считается. И цветики в саду буравила пристальнючим взглядом. Вдруг вырастут? И того-с-кем-разговаривать-не-собиралась пристальнючим же буравила. Вдруг кумпол, по которому настучать надо, задымится? Все тщетно. Не задымился. Девочка даже с дерева прыгнула. Вдруг полетит? Итогом стал первый шрам, на коленке который за-ши-ва-ли. Три шва, между прочим. Даже на фартуке мисс Изи дырку сделала! Вдруг зашьется? И она зашилась, только вот мисс Изи потом странно на нее смотрела. Стало жутко жарко и совестно. Может, она тоже колдует, но мне ни-ни? Даже, даже мамин набор самоточащихся скальпелей “Магический набор для любого уважающего себя колдомедика”, затупила! И только порезалась! Все тщетно. Мама стала браниться. Мол, она вся — один живой пластырь. Мама сказала, что она слишком беспечна, постоянно бьется обо все, так что ей полезно будет походить денечек, как маггловские дети, на которых все не заживает, как на собаке благодаря магии.
И вот Шарлиз Эндрюс стояла на кухне вместе и разглядывала цветастый пластырь на указательном пальце правой руки. Картинки на нем были жутко скучные, потому что не двигались. Ранку саднило, еще и спать хотелось неимоверно. Бэт широко зевнула. Девочка еще когда-то давно, еще в далеком детстве была жаворонком, но сейчас превратилась в сову (может, вот оно, ее первое колдовство?). Настроение у Бэт было препаршивочное. Но дурацкое настроение нужно отложить ради настоящей экспедиции! Она напросилась с мамой в Мунго, чтобы потом, после экспедиции, напроситься с ней в Косой переулок, где мистер Хармс и тот-с-кем-она-не-заговорит что-то делали. Ей тоже было интересно. Но совсем чуть-чуть. Только вот в платье следить за ними не будет удобно, это девочка и сейчас понимала. Да и разве ходят суперсекретные шпионы в платьях? Мама с папой чередовали дни ее воспитания для “воспитательных целей”. Сегодня была очередь папы, да и последние пару недель была. Потому что во время последней очереди мамы, она извозюкалась, порвала новое платье и была похожа на поросенка. Мама тогда была жутко недовольна. Сама-то она никогда так не выглядит. Мама всегда запредельно красивая, а еще от нее вкусно пахнет миндальным печеньем и чем-то еще, что щекочет ноздри так, как будто хочется чихнуть. Так что мама хотела дочку. Но если дочки всегда, как куклы, то разве не логичнее было меня родить мальчиком? 
 

«Вот это мо-ощь загробная!» — «Дорогой, снова шутишь!» — «Ха-ха, шучу. Но нет, ты только посмотри! Глиста во фраке, не иначе. Вон, щека щеку ест!» — «Дорогой, я надеюсь, что ты шутишь».
 

Что и говорить? Девочка и обычно была похожа на птенца в гнезде, — мешковатая одежда, которая была такой только потому что Бэт была слишком худенькой. Но обычно одежда была хотя бы удобной, а сейчас Бэт просто утопала в кринолине и в сплошных позументах. И чувствовала себя неимоверно глупенькой. Может, она действительно превратится в колдунью-тостушку с Третьей улицы?? Но папа смеялся, и от этого внутри становилось легче. Шарлиз Эндрюс знать не знала о том, кто такая эта глиста, но она была явно чем-то похожа на нее.

[через какое-то время]
 

Бэт сидела у мамы на работе и придирчиво рассматривала свои записи. Сначала, правда, она составляла краткую сводку своей экспедиции. Правда то перо, которое дала ей мама было настолько чудесным, что заставляло буквы плясать по страницам самостоятельно. Картинки оживали, летая по куску пергамента, а жирная, похожая на сонную муху, клякса, пыталась съесть галки чаек, паривших над ее морем. Больше всего девочке понравились, конечно, ответы от тетеньки с ярко светящейся головой, которую она встретила на лестнице. Не голову — тетю. Хотя голову, конечно, девочка заметила первее. Она могла точно сказать, что видела, как внутри нее летают себе мысли! Может, и магия тоже парит так? Например, в голове? Как там тетенька сказала? Транс-лю-ми-на-ци-я?

Девочка сидела прямо перед своей экспедицией и задумчиво подгрызала кончик пера, пытаясь артачить магию, как вдруг увидела дядьку и вскочила прямо, как в школе. А их обучали, стоя, привествовать всех преподавателей. Неважно, даже если забывчивый мистер Холлидэй зашел просто что-то спросить. Встать. И дружно: "Здравствуйте, мистер Холлидэй". Девочка сначала растерялась, потом разозлилась, а после снова растерялась сама на себя.

— Вас никогда в детстве не учили, что пялиться — это плохо? Еще бы пальцем на меня показали, тогда получились бы оригинальным олигофреном. И мисс Изи вам задала бы трепки! Заставила бы целый месяц прибираться. Без магии. — зловеще закончила девочка, насупив брови, чтобы дядька понял, что она серьезно.
 

«Шарлиз...» — «А что, скажешь нет? Маам-ам!» — «Ну, я еще обязательно поговорю с мисс Изи о том, чтобы она была аккуратнее с выражениями. А теперь присядь, пожалуйста, и начинай обедать, а я сейчас подойду. Мистер Верес».
 

Мама кивнула и была та-ко-ва. А пунцовая от лица до шеи Шарлиз Эндрюс была такова:

— Вы можете присесть рядом, если пододвинете мне стул! 

Вся жизнь — набор скучных условных правил. И девочка это понимала уже сейчас. Ну кому станет плохо, если она посидит разочек, например, потому что у нее болит коленка? Но нет, она обязана встать, потому что это уже не детский сад, она ученица. И встав сейчас, она это подтвердила. Только пусть дядька не думает, что она потому и встала. Пусть будет джен-тель-меном.

— Почему вы такой хмурица, кстати, хотелось бы у тебя поинтересоваться? У вас. Так мама говорит, а папа смеется, что она выглядит, совсем как его мама. Ну то есть моя бабушка. Ну то есть внушательно, — как для совсем маленького прояснила она и все тем же пристальнючим посмотрела на неулыбчивое лицо. Нет, ну кто его знает, может, этот дядька, как Отис Покслоу, не слишком сообразительный?

Щеки пылали от учтивых речей, которые она вовсе не хотела спровоцировать.
Заерзала. Бэт выпрямилась в струнку, угрозами и увещиваниями силясь справиться с непослушным разогнавшим свой ход сердцем. Громко выдохнула. Пару раз стукнула башмаком о башмачок. Положила ногу на ногу. Неудобно. И как мама так может сидеть? Попыталась положить ногу на сидение стоящего рядом стула. Не дотянулась, даже когда почти сползла под стол. 
Бэт сгорбилась и подтянула колени к подбородку. Так и замерла, прислушиваясь к ощущениям. Теперь центр беспокойства сместился, и все ее существо трепетало пичугой где-то между — грудью и коленями, рассеянностью и обращенностью в слух. Гири на сердце стали чуть легче. Девочка еще раз вздохнула и смерила пристальнючим бородача напротив. Игры, в которые взрослые играют, совсем не казались увлекательными. Хотя к ней впервые. Как ко взрослой.

«Ну, поняла правила? Сыграем?» — «Я должна угадать где правда, а где вымысел?» — «Так точно». — «И высказывания всего будет два, так?» — «Так». — «И ты обещаешь, что одно из них точно будет абсолютно истинным, а второе ложным?» — «Ты все верно поняла». — «Но ты же говорил, что абсолютной истины не бывает. Ну то есть беспредельной правды. Это уже ложь. А еще люди в принципе врут. Вдруг ты и сам знать не будешь, но нечаянно соврешь, и оба варианта получатся ложными? Вот как сейчас». — «...» — «Пап?» — «Умница девочка».

— Мистер... Эмиль, —  девочка как могла давила из себя серьезную мину, но не выдержала и прыснула. Ну какой этот бородач Эмиль? Эмилем вполне могут звать ее одноклассника, а этому дядьке имя абсолютно не к лицу. Все равно что ей — ее дурацкое платье.  — Дядь, а вы точно врач? Выглядите глупо, а еще врете. Мама говорит, что нужно говорить правду. Но врачам это тем более нужно, если вы хотите, чтобы вас уважали. Так я думаю.

Девочка, не мигая, смотрела на собеседника. Его лицо могло походить на папино во всем, что касалось отпечатков рабочего измождения. Даже на мамино — могло. Оно тоже хранило на себе следы озабоченности. Мято-бумажные лица одного духа и поколения. Сколько таких лиц она, не осознавая, уже встретила за всю свою недолгую? А сколько еще встретит? Как легко в дальнейшем будет решиться на мысль, что виновниками всех бед будут именно эти брови, глаза и губы? А каково от мысли, что Его глаза, глаза слишком много видящего палача, и Его губы, растянутые в улыбке губы убийцы, вынесут приговор и ей. Отчего на свете то, что дороже любых сокровищ, так недоступно? Возможно, именно сегодня семена этих мыслей были посажены в благодатную почву. Они обязательно взрастут. И будто предчувствуя грядущее, девочка посмотрела на дядьку с разочарованием.

— Папа говорил, что средний человек врет хотя бы три раза за десять минут. Вы же, дядь, не продержались и минуты. И я насчитала целых, — Бэт беззвучно себя перепроверила, шевеля губами и загибая палец за пальцем. — Целых семь раз, — торжественно отрезала она и скоро взволнованно продолжила, пока ее не перебили. — Первое. Вы с мамой не друзья. У мамы нет друзей здесь, только те, с кем она работает. Она скоро вернется. Она обещала скоро. Нужно проверить только поступивших к ней. Обычное дело. — Девочка пожала плечами. Маму часто будили среди ночи. Она была, конечно, не рада, как и сама Шарлиз, которая так любила засыпать, уткнувшись носом куда-то в между переплетением рук отца и матери. Но мама всегда уходила, потому что это было важно. «Человеческая жизнь важнее спокойного сна». — Второе это то, что место тут незамечательное. Оно чистое и холоднючее. Тут много людей. Но они вовсе не выглядят, как те, кто живет в замечательном месте. Вы, например, знаете, что три четверти из тех, кого я встретила, невидимки? Если я не сошла с ума, то тут где-то явно должна быть комната исчезательная. Та, где они пропадают. Мистер Хичхог много ругался на то, что его вещи пропали и не находятся. Вот такое дело. А еще он рассказывал, что его первая магия была похожа на последнюю. Он по воздуху смог стащить у своей классной дамы какие-то важные журналы. А мистер Лонгман еще в тринадцать лет получил прозвище гуттаперчивого мальчика, ему сейчас тридцать три, так что это было больше двадцати лет назад. А еще я встретила здесь девочку, у которой все тело словно в паутине синяков. Она сказала, что ее ударила магическая молния. И кажется, часто ей больно. Даже больнее, чем мне, — Бэт продемонтрировала пластырь на пальце. Если подумать, то она однозначно сказать, что ей нравится находится в этом неприветливом месте, но как бы не на виду. Например, гулять по лестнице можно как в тамбуре между вагонами. Шумно, но ты остаешься как будто вынесенным за скобки, будто переменная в уравнении, показанном папой. Можно многое увидеть. А Бэт нравилось. Видеть многое и хранить как секрет.
— И третье. Я совсем не выгляжу так, как вы говорите. Когда ты "замечательный", то тебе удобно. А мне неудобно, так что и не выгляжу. Но это даже хорошо. Быть замечательным — быть безликим, — девочке понравилось, как это прозвучало. Важно. Как взрослая. Она улыбнулась, несмело обнажив заячьи зубки, коренные, которые только-только выросли. Бэт опустила глаза на свои листы и испытывающе посмотрела сначала на них и на бородача. — Дядь? А у меня тут эта, — робко начала она, — настоящая экспедиция! Как у экспедиторов! Так что я дам вам пергамент для про формы, — задумчиво протянула Бэт. У нее на каждый вопрос ее анкеты была форма. Один вопрос заключался в форме круга, например, второй — в форме цветка. Девочка еще подумала, почти раздумала, но нехотя все же протянула пергамент вперед. Кривоватый забор букв, занимавший почти одну треть листа, по всей видимости был заглавием: «Экспедительные вопросы».

1. А у тебя [каким - зачеркнуто] какой была первая магия?
2. Сколько тебе было лет когда магия приключилась?
3. Ты считаишь что магия приключилась так как должна была приключиться?
4. А твои друзья? Детские или уже тут колежные у них магия приключилась во время?
5. Когда магия должна приключаться?
6. Почему у тебя приключилась?
7. Кто ты?

— А еще я... — кивнула девочка на свою протянутую руку, уже все-таки надумав представиться. Но речь ее оборвалась на полуслове. Бэт тоненько вскрикнула то ли от досады, то ли от восторга, наблюдая, как строчка за строчкой свидетельства ее сегодняшней работы стали змейками сползать с листа, оставляя за собой следы чернильных разводов. Галки на прочих листах и вовсе сошли с ума, спускаясь на столешницу, точно-преточно путая ее с небом, море разлилось туда же. Буквы бежали от дядьки, вопросы обвивали ее руки, сжимали невесомыми тисками предплечья. Девочка удивленно отпрянула назад. Чернила брызнули красным бисером нежной крови на тончайший гипюр, тут же находя себе пристанище. Тут-то она все и поняла. Девочка дернулась, опрокидывая стул, стремглав проскочила под столом и бросилась в сторону, где исчезла ее мать.
— МАМ!

Это случилось! 

Случилось! 

Случилось!

Комнаты и двери маминой работы едва ли могли грохотать сильнее, чем фейерверки исступленного ликования внутри босоногой девочки (а башмачки-то под столом оставила, растяпа!). Бэт бездумно мчалась вперед, оставляя позади себя внутренности знакомых коридоров, все больше и больше натыкаясь на те, что еще ни единого разочка не видела. Все не важно. Дорога летела струной, а девочка — за ней.
Пару раз налетев на по-куриному охающих медсестер, Бэт нечаянно ушибила старичка, сморщенного, как малыш мандрагоры по весне. Сама испугалась и его испугала. Шарахнулась куда-то в сторону и влетела в первую попавшуюся дверь. Дыхание совсем сбилось, а весь массив крови в ее худосочным теле как будто бы поселился в ее голове и тут же, неповоротливый, зашевелился. Бэт резко затормозила и обхватила пылающие щеки ладошками. Она, оказывается, сбила большака на левой ноге. Девочка присела на корточки и ткнула пальцем в покрывшийся багрянцем ноготь. 
Мысли казались строго логичными, все, как учил ее отец. Но теперь стройность размышлений рассыпалась на миллионы, биллионы осколков. Как волшебное зеркало в истории одного датского писателя, которого мама читала перед сном. На самом деле, история была очень красивой. Сейчас только беспокоила мысль о том, что если бы все мысли, которые теснились в ее голове, обрамленные рамой черепной коробки, взяли бы и треснули, как то зеркало. Разлетелись по белу-свету, то скольких бы в действительности они затронули? Осколки гадкого тролля ранили многих, заставляли видеть вещи в дурном свете. А ее мысли? Многих бы они ранили?

Отчего-то стало грустно. Чернильные буквы, до того безостановочно летающие по предплечьем, миксовавшиеся в новые слова, отчего-то потекли и совсем стерлись, оставляя после себя дорожки неопрятных разводов. Ну вот, теперь и маме показать будет нечего! А вдруг она не поверит? Осталось какое-нибудь конкретное слово? Девочка вскочила и закрутилась волчком, осматривая себя со всех сторон, силясь найти хотя бы маленькое, — ну пожалуйста, хоть даже малюсенькое! — доказательство ее первого колдовства. 

Нашлось!

"Друг". Точно она расскажет все Томми! Уж он-то точно придумает, как доказать маме. Как сделать таким образом, чтобы она поверила. Девочка прерывисто втянула в себя воздух, все еще пытаясь восстановить дыхание. Она устала. А если мама еще не освободилась? Как попасть в Косую Аллею, да так, чтобы застать там мистера Хармса? Камин. Она сама еще не пробовала, но готова рискнуть, потому что ни раз видела, как это проделывают со стороны. Она назовет название магазина и окажется там. А дальше надо будет только обойти знакомые лавки и поспрашивать не видели ли владельцы мистера Хармса. Уж кого-кого, а его-то точно все узнают-признают хотя бы потому что он высоченный. Бэт, например, чтобы с ним поговорить всегда приходиться задирать голову. Ну, или Томми. Но только чуть-чуть, тогда он, если прямо колючкой заденет, то он обязательно пожалуется папе, и тогда мистер Хармс приходит разговаривать даже если занят. А разговаривать с ним всегда замечательно-презамечательно.

Зажглись светляки вечернего света. Становилось красивато, но темновато. Впрочем, Бэт четко помнила папины сказки про болотного фонарика. Долгое время так и называла огоньки вокруг: фонарики. Главное, четко знать, что на них нельзя смотреть долго, иначе все будет фонариться. А стоит только начать, как все, путник пропал. Девочка считала себя вполне разумным путником, потому она предупредительно закрыла за собой дверь на ключ и приветственно замахала домовику, который с легким хлопком материлизовался прямо перед ней. Приложив палец к губам, девочка отошла к стеллажам, пока человечек, подметая ушами пол, зажигал свет в комнате.
— И где я это оказалась? — Бэт привстала на носочки и прошлась пальчиками по пыльным полкам, на которых стояло много манящих разноцветных баночек-скляночек. Такие и у мамы были, только вот она крепко-накрепко запрещала их трогать. Но тут-то мамы нет. Можно тихонечко откупорить вон ту, зеленую, и просто понюхать. Девочка и думать забыла искать камин и только потянулась к заветной вещице, как раздался настойчивый стук в дверь. Вот уж кого вертивжики принесли. Ну конечно, листы ее экспедиции хлебной крошкой вели именно к убежищу. Она сама себя обнаружила.

«Ты там?» — «Нет, никого нет дома». — «Ты знаешь, сегодня к нам привезли одного мальчика. У него было необычное расстройство. И если честно, первый случай в моей практике. Я еще никогда с таким не сталкивался и знаешь, что? Раз уж такая умная девочка решила сегодня посетить нашу замечательную больницу. Я обязан попросить тебя о помощи». — «Дядь, а дядь? А ты подхалим».

Папино словечко! А дядька снова врет. Место-то незамечательное! Но просит о помощи. И снова, как ко взрослой. Ключ в замке неохотно поворачивается, и в щели приоткрытой двери появляется сначала пытливый глаз, потом нос и только после в проеме показывается заинтересованное личико. Она могла ответить отказом. Могла топнуть ногой и сказать дядьке, что он ей не нравится. Но любопытство было сильнее, и оно перебивало послевкусие всех переживаний не о том. Она наполовину выглянула в коридор, готовая в случае чего опрометью кинуться обратно. Первое, что она увидела с высоты своего роста — протянутую руку. 
Она могла ответить отказом, однако протянутая рука — своего рода приглашение, — сменила гнев на милость. Рука дядьки показалась ей, если не ласковой, то доброй. Девочка сначала заглянула в ладонь, как если бы могла прочесть жизнь стоящего перед ней мужчины по этим четким линиям, и только после — вложила свою руку в протянутую. Шершавые на вид пальцы оказались шершавыми и на ощупь, но теплыми. Слишком большие, они могли обхватить минимум две ее ладошки. Бэт притихла, послушно шлепая босыми ступнями за своим провожатым.

Помещение, в котором они оказались, понравился ей куда больше стерильных палат и пыльных каморок, где приходилось часто бывать прежде. Тут пахло травами, как от мамы, но при этом вокруг нашлась куча всего интересного-преинтересного. Малышка уже заприметила уродцев и  успела задуматься о том, как они себя поведут, если к ним подскочить и щелкнуть по стеклу. И только где-то на уровне одного ощущения осталось что-то, что точно подсказывало: этот дядька точно имел к ее состоянию какое-то мистическое отношение.
Руки случайных попутчиков расцепились, и девочка пристальнюче вперилась в дядьку. У назвавшегося Эмилем оказалось очень даже живое лицо, правда жило оно частями и собственными жизнями, — шевелись уши, брови, губы и даже нос! Когда наклонился чуть ближе, девочка довольная своей внимательностью отметила, что у дядьки зеленые глаза. Звук его голоса, звук извне, убаюкивал. Она пригрелась и просто ждала. Чуда наверное и ждала, но не знала, что оно будет вручено вот так вот просто да в коробке.

— Пушистик! — потрясенно ахнула, встрепенулась и от радости  немного заторможено хлопнула в ладоши. — Вот, дядь, удивил так удивил! — заворчала смущенно,  не веря своему счастью и подставляя ладоши подпрыгивающему на месте ласковому пушистому комочку. Огненной вспышкой пушистик метнулся в ее сторону, забрался на плечо и заурчал. 
Дядька знает? Откуда он знает, что у нее день рождения сегодня?! Теперь можно и сегодня спраздновать. Ее первый подарок на восьмилетие, получается, от этого странного и непонятного человека? Он ведь правда сначала ей совсем не понравился. Девочка посмотрела благодарно, доверчиво теперь сама взяла его ладонь в свои непослушные руки. Это казалось правильным. Она часто так делала, чтобы привлечь внимание. Чуть сжала огромную, но теперь казавшуюся ласковой руку и по-сорванецки широко улыбнулась:

— Я назову его Эмиль!