Время:
13 декабря 1994 года.
Участники: Маркас Макнейр, Шарлиз Эндрюс.
Описание:
Голубой саксонский лес
Снега битого фарфор.
Мир бесцветен, мир белес,
точно извести раствор.
Ты, в коричневом пальто,
я, исчадье распродаж.
Ты – никто, и я – никто.
Вместе мы – почти пейзаж.
Он идёт последним, не вслушиваясь в разговоры остальных. Ничего интересного он всё равно не пропустит. Громкий хохот кого-то из парней и возмущённый девичий голос в ответ это подтверждают.
“Какие же они кретины… Даже Хаффлпаф кажется не самой плохой перспективой при условии, что там не будет тех, с кем приходится вместе учиться и жить.”
Макнейр осматривается по сторонам, всерьёз задумавшись о том, чтобы вернуться в школу позже, всё равно до ужина время ещё есть. Знакомая фигурка у дальней теплицы привлекает внимание и он меняет направление, отделяясь от сокурсников. Вот и повод нашёлся.
Шарлиз видит его, но скрыть следы "преступления" не пытается.
Дались ей эти сигареты.
Маркас уверен, она курит не оттого, что ей так уж сильно хочется. Скорее так она чувствует себя взрослой и непокорной.
Подойдя, он протягивает руку к недокуренной сигарете.
— Можно?
Получив тлеющую дрянь, слизеринец вертит окурок в руках, рассматривая, а потом бросает под ноги вместо того, чтобы последовать примеру девушки и затянуться. Тонкая струйка дыма исчезает в снегу.
— Не кури, — вдавливает улику поглубже в снег и, не давая лишенной сигареты Эндрюс выдать возмущенную тираду: — Лиз, пошли на бал вместе?
Он ещё до конца не уверен, правильно ли поступает, но слова уже произнесены и теперь остаётся только ждать. В конце концов, не факт, что гриффиндорка согласится. Не факт, что у неё нет пары.
“Откажется - пойду один. Или вообще не пойду, ничего не потеряю. Вряд ли на Святочном балу будет что-то стоящее.”
Идея позвать именно её появилась несколько дней назад, но случая подойти до сегодняшнего дня не представилось. И хорошо, в школе сложно пересечься, чтобы никто не путался рядом и не мешал разговору.
Не можешь быть добрым, будь хотя бы вежливым.
Черно-белый ноябрь отступил, унося с собой память о копоти недавнего большого пожара и оттесняя дышащую, поземкой стелющуюся, черную пелену дементоров к линии горизонта. Где-то там же затерялось еще на подходе предвкушение долгожданных праздничных и каникулярных недель. Могла ли маленькая Бэт Эндрюс предположить, что когда-нибудь она не просто перестанет с замиранием сердца ждать и первого снега, и волшебного Рождества в душном благовонии смеси специй, горячего шоколада и яблочного пирога, при одной только мысли о котором подташнивает? Когда исчезла вера в то, что каждое волшебное загаданное в эту пору ворожбы на счастье желание обязательно сбудется? Она хмыкает и отстает от общей процессии шестикурсников под предлогом забытых в теплице варежек, которые тут же на обратном пути достает из кармана. Петляя зайцем между тепличными тропками, Бэт дождалась пока общий гул голосов на подходе к замку затихнет.
Сегодня она встала за углом дальней теплицы, из-за которой отлично просматривалась хорошо утоптанная студентами дорожка. Зябко поеживаясь, девушка стащила зубами шерстяные рукавицы. Через минуту-другую небо с первыми робкими росчерками звезд пошло поволокой от облачка дыма и теплого дыхания. Совсем близко послышался скрип снега. Бэт подслеповато прищурилась, не спеша прятаться. Никто иной, а Маркас Макнейр собственной персоной, уверенной наводкой шел к ней. Для верности оглянувшись, Бэт замерла. Что-то в том, как парень держался, настораживало.
— Можно? — вместо приветствия сокурсник потянулся вперед.
— Здравствуй, Маркас, — недоверчиво прищурившись, она подавила усмешку и осторожно вложила тлеющую сигарету в протянутую руку. Тут же достала новую, прикурила. — Не боишься, что тебя после этого змеи, которых на груди пригрел, покусают? — Беззлобно поддела она, тут же наблюдая, как парень вместо того, чтобы затянуться, — здесь должна быть шутка про непрямой поцелуй, — расточительно бросает сигарету под ноги.
— Не кури, — просит он, и девушка снова щурится и строптиво вскидывает подбородок. — Лиз, пошли на бал вместе?
Сначала очень хотелось Макнейра отругать, но вместо этого девушка поперхнулась дымом. Помолчала, снова попробовала затянуться и снова поперхнулась. На этот раз закашлялась. Если бы она сейчас подавилась по его вине сигаретой, то это, возможно, избавило бы ее от ответа. Может, это новый, изощренный вид пыток? Понимая, что слизеринец ждет, когда она скажет хоть что-то, Бэт прочистила горло и качнула головой в такт своим мыслям. Сделала шаг к Макнейру. Перехватив сигарету, она приложила прохладную ладошку к его лбу и тут же, как бы сравнивая, положила вторую на свой лоб. Не прошло и минуты, как она фыркнула:
— Макнейр, ты, по-моему, болен, — постаралась отшутиться девушка. — Если пойдешь сейчас, еще успеешь в Больничное крыло. Мадам Помфри пропишет бодроперцовое на ночь, завтра проснешься и будешь как новенький.
Сумерки навалились шерстяным темным балдахином, щедро осыпая школу чародейства и волшебства хлопьями тихого пушистого снега. Теплый оранжевый свет, разливающиеся из окон коридоров многовекового замка, скромным софитом подсветил пару, притаившуюся за самой дальней теплицей. Юноша и девушка смотрели друг на друга, как нельзя органично вписываясь пейзаж декабрьского вечера.
а внутри зачем-то высохшая трава...
Первое облако дыма вырывается из её лёгких неровно, второе — с кашлем, и слизеринец сдерживает усмешку.
"Говорил же, не кури."
Откашлявшись, Шарлиз тут же тянет руку к его лицу, касается лба. Ладонь у неё прохладная, прикосновение почти неощутимо. Маркас сохраняет невозмутимый вид, не мешая маленькому представлению одной актрисы для единственного же зрителя.
— Макнейр, ты по-моему, болен. Если пойдёшь сейчас, ещё успеешь в Больничное крыло к мадам Помфри. Она пропишет бодроперцовое на ночь, а завтра встанешь и будешь, как новенький.
Он бы тоже не поверил, если бы кто-то настолько от него отличный пришел с подобным предложением.
"Надеюсь, она всё же согласится или хотя бы даст шанс себя уговорить."
Странная она, Лиз Эндрюс. Совсем не похожа на большинство студенток. Именно это и стало причиной, по которой он решил позвать на Святочный бал не кого-то более подходящего по статусу, а ту, с которой не придётся весь вечер вышагивать с видом "что я забыл в этом хлеву?". Он отчего-то сразу понял, что лучшей пары из тех, кого знает, не найдёт.
Повторяя жест девушки, слизеринец трогает свой лоб, кивает, будто понял что-то важное.
— В своём здоровье я уверен, поэтому останусь с тобой, дождусь ответа. Так что? — и, подтверждая искренность своих давешних слов, Марк улыбается. Снежинки медленно опускаются на волосы и плечи Шарлиз, обрисовывая её на фоне тёмной теплицы белым контуром, отчего она кажется сошедшей со страниц сказки, вымышленной от рыжих прядей до ботинок, утопающих в снегу. Если бы только что её пальцы не касались его лица, он бы не поверил, что перед ним живой человек.
Не можешь быть добрым, будь хотя бы вежливым.
— И дались всем эти танцульки, — насупилась Эндрюс и облокотилась на железную раму теплицы, стараясь скрыть досаду. Подошва легкой школьной обуви еще больше провалилась в снег, но внимания девушка на это почти не обратила. Мусоля между пальцами фильтр курящейся сигареты, Бэт поймала себя на том, что нервничает. Изучающий взгляд Макнейра заставил чувствовать себя не в своей тарелке. И хоть, как казалось, они оба далеки от межфакультетской войны, которая на старших курсах превращалась во что-то вроде ритуального обмена любезностями, сейчас поведение слизеринца снова не вписывалось в кем-то установленные условные рамки. На ее памяти он никогда не был с ней настолько дружелюбен, даже если припомнить ту знаменательную встречу в Запретном лесу на четвертом курсе, когда Бэт помогла ему припрятать арбалет от злого, как рой грюмошмелей, Хагрида. Правильный Маркас Макнейр чаще выглядел отстраненным, но никак не улыбающимся так открыто. Мало того, что зрелище было новым, так еще и, признаться, обезоруживающим. Нет, ну серьезно, улыбающийся Макнейр, где такое видано?! Бэт шумно выдохнула и зачем-то поделилась:
(*) like a babbling, bumbling band of baboons
а внутри зачем-то высохшая трава...
Маркас не знает, как реагировать на заминку гриффиндорки, поэтому молча стоит рядом, сунув руки в карманы, пока она курит. Сумка оттягивает плечо, напоминая о недавно закончившемся занятии, снег щедро падает сверху за воротник мантии.
Внезапно Шарлиз выдаёт историю о танцах с МакГонагалл, да так красочно описывает придурка-однокурсника, что сдержать смех невозможно. В этот момент она уже не кажется нездешним созданием, что ничуть не умаляет очарования, ведь только люди со всеми из недостатками и странностями по-настоящему интересны и притягательны.
"Как же хорошо, что нас Снейп не заставлял подобным заниматься. Хотя я бы многое отдал, чтобы посмотреть, как Флинт косолапо вальсирует."
На Слизерине большинство студентов обучались танцам и их декан мог не волноваться, что факультет опозорится перед иностранными гостями.
— Далась я тебе, Макнейр. Пригласи одну из сестёр Кэрроу, они одно время за тобой хвостом ходили, — подводит черту под своей речью девушка совсем не так, как ожидает Марк. Сперва смысл сказанного до него даже не доходит, но потом становится даже смешно от осознания, как со стороны выглядели родственницы, таскаясь за ним в том году.
“Это что, полшколы так же думает? Ужас...”
— Они за халявными домашними работами ходили. Гестия и Флора мои кузины.
"Ты мне ещё с Белл пойти предложи, сваха."
Даже представлять, что из этого может выйти, не хочется.
— Если хочешь, я тебя танцевать научу. Да и вообще, наплевать на танцы, без них найдутся развлечения. Подумай, когда ещё в Хогвартсе будет такое событие?
Попытки Эндрюс отвертеться от приглашения, не давая однозначного отказа, кажутся совсем детскими, но в то же время именно это заставляет слизеринца упорствовать в своём решении. Теперь он точно уверен что поступает правильно, предпочитая одинаковым аристократкам необычно-обычную Лиз.
Не можешь быть добрым, будь хотя бы вежливым.
В этом мире страшных форм
наше дело – сторона.
Мы для них – подножный корм,
многоточье, два зерна.
Последняя затяжка щедро сдобрена усмешкой, — красный огонек захлебывается воздухом и гаснет, роняя пепельную шапку на черную зимнюю мантию. Бэт растерянно стряхивает его, глаза уже не прячет. Девушка сунула окурок в пустую пачку и втянула замерзающие руки в рукава шерстяного свитера.
Напрашивающиеся вопросы главным образом состояли из «почему?» и его производных. Почему Макнейр так упорствует? Почему именно она? Отчего он так хочет присутствовать на балу? Хочет завоевать престижную плашку? Или отец настаивает? Руки, беспокойно мнущие рукава не такого уж и плотного шерстяного свитера, медленно, но верно коченели.
— Если твой папочка после моего согласия пришлет мне громковещатель, в котором проклянет всех Эддрюсов Великобритании до седьмого колена, то я ровно в день бала точно-преточно сошлюсь больной, и танцевать тебе все мазурки сольно, — предупреждение могло бы выглядеть грозно, если бы не несчастный вид, с которым Эндрюс смущенно потупилась. Лимит красноречия, припасенный на сегодня, заканчивался, потому, не дав себе и секунды, чтобы передумать, зажмурилась и сделала шаг к слизеринцу:
— Покажи тогда основные шаги, а я постараюсь в свободное время порепитировать, договорились? — выпалила пунцовая мисс Эндрюс и по-птичьи неловко расставила руки, абсолютно не представляя как нужно вести себя, когда не просто дрыгаешься сам, а еще и с партнером. Реакции Макнейра она не видела, и хорошо.
Двое, парень и девушка, в стеснительно-бледном софите тронутых морозом окон неловко и сбивчиво двигались по простому квадрату вальса. Замок с гордостью глядел на своих воспитанников, которых свел под первым пушистым декабрьском снегопадом. Возможно, завтра, через месяц, через год, они станут старше, выберут предписанные стороны и окажутся совсем по разные стороны баррикад, но сегодня дети Хогвартса будут просто детьми. И пусть это сегодня продлится хотя бы еще чуть-чуть.
а внутри зачем-то высохшая трава...
31 января, за примерно полчаса до последнего испытания первого тура
Встречу она все же назначает, запаниковав, в самый последний момент. Долго колебалась с мятой-перемятой записочкой у лестницы, ведущей в подземелья, пока носом к носу не сталкивается с Макнейром. Лицо девушки каменеет, колени с перепугу подгибаются, а потому лучшее, что она придумала сделать, так это ухватить слизеринца за мантию:
— Встретимся у дальней теплицы через пятнадцать минут, — бубнит скорее рукаву парня. Взгляд скользит по его ботинкам, когда уходит. В глаза заглянуть так и не решается. К теплицам спешит сразу же, а потому к приходу слизеринца припорошенная снегом земля принимает уже четыре нервно выкуренные сигареты.
— Привет?.. — спрашивает настолько неуверенно, будто не она Макнейра выдернула перед подготовкой к испытаниям к черту на рога. Банальность сыпется за банальностью неспециально, как бы помимо ее воли: «Гляди, погода сегодня хорошая. Добрый знак». — «Был же на последних занятиях у МакГонагалл? Возможно, впервые за десятилетие она не задала домашки на выходные. Ах да, это же были спаренные занятия..». Растерянность расползается по телу головокружительной слабостью. Она втягивает в себя еще одну сигарету и наконец осознает, насколько пересохло во рту. Хрипотца в дрожащем голосе становится все более явной.
— Я…я-я хотел-ла... — судорожно сглатывает и мнется. В глазах наконец мелькает настоящий ужас. Бэт понимает, что времени набраться храбрости почти не остается. Она ведь понимает, ему идти надо. Она все-все понимает. Тело начинает дрожать не то от холода, не то от напряжения. Девушка наконец подается вперед, и гравитация завершает остальное. В два широких шага она сокращает расстояние, разводит руки в стороны и порывисто парня обнимает. Пальцы судорожно сжимают его мантию где-то в районе шеи.
— Лиз...
— П-пожалуйста, береги себя, — шепчет, не зная, как еще выразить свои переживания, и беспокойство, и проснувшуюся сонную нежность к мальчишке, который вошел в ее жизнь так легко и прочно, что осознание грозящей ему неминуемой опасности становится неимоверно острым и болезненным. Она жмурится, не позволяя прорваться бушующим внутри эмоциям, и осторожно целует Макнейра в щеку. Отступить в это раз было сложнее, чем хотелось бы, однако она упрямо мотает головой и скрывает лицо в ладонях.
— Все, иди. Иди, говорю! Уверена, тебе пойдет бордовый. А еще уверена, что встречу тебя после окончания тура в числе победителей. Прогуляемся потом?
Уши закладывает, горло от волнения перехватывает, но Бэт уверена, что он согласится. Она в чисто женской, а потому совсем чуть-чуть хитрой манере улыбается.
а внутри зачем-то высохшая трава...
С раннего утра Марк не находил себе места. Он почти не спал, раз за разом прогоняя в голове всё, что могло пригодиться на Турнире, и теперь ему совершенно не важно, что происходит вокруг. Вокруг же только и слышно, что разговоры о предстоящем зрелище. Всей школе не терпится увидеть шоу, первый тур обсуждают с азартом и трепетом, а вместе с тем обсуждают и участников. Организаторы не сочли нужным держать имена студентов, проходивших отборочные испытания, в секрете и, хоть на каждом углу их не афишировали, информация по школе разлетается мгновенно. Он ожидал, что студентам Хогвартса не понравится сама идея участия их соплеменников в Турнире за другие школы, но не думал, что его это будет волновать. Презрительные взгляды в спину, едкое “предатель”, брошенное самыми наглыми, усмешки и заверения в проигрыше — Марк с трудом держал себя в руках, чтобы не послать к мордредовой бабке каждого кретина, имевшего смелость открыть рот. Он не позволял себе показывать им, что ему не наплевать.
В факультетских комнатах находиться невозможно, стены давят, как никогда. До общего сбора время ещё есть и Макнейр решает потратить его на прогулку. Он так спешит, что не замечает проходящих мимо, пока на выходе из подземелий его не хватают за рукав. Шарлиз встретить он не ожидает, не успевает даже поприветствовать.
— Встретимся у дальней теплицы через пятнадцать минут, — говорит она, отводя взгляд, тут же отпускает мантию, стремительно уходит. Марк смотрит вслед, чувствуя, как внезапная радость от появления гриффиндорки сменяется противной тревогой. То, как Эндрюс себя повела, кажется ему странным, не свойственно ей вот так без пояснений удирать. В голове тут же возникают не самые приятные мысли, все они почему-то связаны с Вересом. Если он посмел её обидеть… Что тогда, Марк не знает, ведь это не студент-одногодка, которому можно угрожать или вызвать на дуэль. С Вересом о подобном речи нет, он мало того, что не воспримет Марка всерьёз, так ещё и отцу напишет с просьбой донести до отпрыска правила поведения со старшими. Чтоб ты провалился, кусок фестральего дерьма!
Погружённый в раздумья, Макнейр не замечает, как оказывается у теплиц. К дальней ведёт узкая, но хорошо утоптанная тропка, это место давно собирает тех, кому устав школы не указ. Вот и Шарлиз курит, нервно втягивая дым. Марк хмурится, поджимает губы, но молчит, не хочет начинать разговор с замечания о вреде её привычки.
— Привет?.. — произносит девушка и он кивает в ответ.
— Привет. Ты что-то хотела?
Шарлиз говорит о погоде, лекциях, последних известиях, обо всём, что не касается причины, по которой позвала его, и Марк, старательно скрывая волнение, поддерживает беседу. Сейчас она выглядит почти как в декабре, когда он позвал её на бал, так же старательно уклоняется от сути, и ему хочется, чтобы единственной целью встречи на самом деле оказался Флитвик с его непомерно сложным заданием на прошлой неделе. Но вот очередная сигарета докурена и больше нечем отвлечься, отгородиться. Гриффиндорка кажется взволнованной не меньше, чем Марк, и он уже хочет спросить, всё ли в порядке, но опять не успевает. За пару шагов она оказывается рядом и внезапно обнимает его. От Эндрюс пахнет сигаретами, но этот запах не кажется неприятным. Помедлив, Марк обнимает девушку в ответ, чувствуя, как горят щёки и становится по-летнему жарко посреди зимы.
— Лиз… — начинает он, но нужные слова не находятся. Он готов вот так простоять сколько угодно, готов отказаться от всего на свете, лишь бы этот миг не заканчивался.
— П-пожалуйста, береги себя, — совсем тихо, словно Шарлиз, как и он, боится громким звуком нарушить тишину, словно магическим куполом накрывшую двух студентов. Она едва касается губами его щеки, Марк вздрагивает от неожиданности, и девушка тут же отстраняется.
— Всё, иди. Иди, говорю! Уверена, тебе пойдёт бордовый. А ещё уверена, что встречу тебя после окончания тура в числе победителей. Прогуляемся потом? — скороговоркой выдаёт Эндрюс, улыбается, становясь ещё красивее, чем обычно.
— Конечно, — Марк улыбается в ответ, медленно отходит, никак не желая разворачиваться и терять её из виду.
Не можешь быть добрым, будь хотя бы вежливым.
24 января
Неделя после проклятия в кабинете колдомедицины
Неделя до последнего испытания Первого тура Турнира
Профессор Скайфилд вновь невообразимо любезно поверил в ее ложь. Конечно, за все эти годы у него могло закрасться сомнение, что в случае Эндрюс коллекционирование пропусков вовсе не связано с так часто озвучиваемой причиной. Однако максимально понятное и тотальное нежелание мужчины вникать в таинство работы женского здоровья давало почти безлимитную индульгенцию на прогулы, а также практически еженедельный повод полюбоваться на то, как преподаватель заливается краской с очарованием бородатой двухметровой школьницы.
Справедливости ради, Бэт не имела ничего против профессора персонально. За годы абсолютно не сложившихся отношений с полетами, Скайфилд, кажется, сделал все от себя зависящее, чтобы недотепа Эндрюс как минимум не боялась метлы, а как максимум могла взлететь и не убиться (сломанная рука, видимо, не в счет).
И тем не менее, идиот, который решил поставить квиддич предпоследней парой, сегодня поинтов любви к предмету не добавлял. К тому же, когда коса находит на камень, а формальная система образования — на острый протест, — вполне понятно, кто из этого противостояния выходит победителем.
И вот, идет она, одна, в два часа пополудни с четким осознанием соподчинения субъектно-объектных отношений в основе мира и не менее отчетливым желанием принять в этом дуализме сторону иную. Променять роль объекта на что угодно или и вовсе послать основы к черту и разорвать порочный круг, в котором одно не существует без другого. Шарлиз, не будь дурой, догадывалась, что то лишь станет сменой плоскости, едва ли более удачной чем расставание ее с землей во время урока полетов, — обратная скорая встреча неизбежна. Оттого лишь крепла трусоватая уверенность в правильности откладывания принятия серьезных решений.
И она вполне успешно справляется: берет от занятий только то, что считаешь нужным; четко распределяет время и ни перед кем кроме самой себя не отчитывается. Шарлиз так цеплялась за возможность контролировать хотя бы малость, что даже когда замечала за собой совершенно нерациональное, но такое успокаивающее раскладывание предметов по цветам, лишь недовольно фыркала. Мол, черт с ним, пока помогает. Хотя гипотетически формирование подобной привычки когда-нибудь может стать проблемой.
Впрочем, до этого когда-нибудь еще дожить надо, а сейчас шаги ее гулким эхом разносятся по коридору. Пустынный в час занятий замок и не думал покрывать прогульщицу, мол, имей смелость нести ответственность за свои поступки. В этом был смысл, потому Бэт, в лучших традициях фаталистов принимая судьбу без обидняков и готовая ко всему, даже не вздрогнула, когда одна примыкающих к Длинной галерее дверей с грохотом распахнулась.
— Хэ-эй, кро-ошка! Какая встреча! — девушка мычит в ответ что-то невнятное, когда Штэфан без зазрения совести крадет приветственный поцелуй. — Чего хмурая такая, м-м? — мурлычет он, утыкаясь ей в шею. Бэт замирает, чувствуя, как бессовестные руки без спроса начинают блуждание по ее телу.
— Курить хочу, — отрывисто бросает она. — Слушай, мы ведь об этом уже говорили… — Шарлиз отстраняется, зябко обхватывая себя за предплечья. — Мне некомфортно, когда ты так…
— Да ладно тебе строить из себя недотрогу! — хмуро возмущается Станэску. — Мне от МакГонагалл лекций на сегодня хватило. Давай ты не будешь начинать!
— Не буду… — коротко рапортует она, но все равно упрямо делает шаг назад.
— Неужели тебе настолько невыносимо со мной просто рядом стоять, что ты и минуты лишней не выдержишь? — с неожиданным раздражением спрашивает парень.
— Дело не в этом.. Просто… Давай встретимся после занятий, как обычно? — с надеждой спрашивает она.
— Как хочешь, — парень прячет руки в карманы и в нахальном своем обаянии усмехается. — И вовсе я не соскучился, — когда он ведет себя так, она почти готова ему верить.
— Ага, до вечера, — машет ему Шарлиз, все еще чувствуя кожей последствия ускользнувшего из рук контроля.
Слизеринец, уходя, горбится, как делает это обычно, но замечая, что она за ним наблюдает, начинает дурить. Явно красуясь, зачем-то — дурак! — пинает ближайшие доспехи, на что шлем тут же со скрежетом поворачивается в сторону парня. Рыцарь выуживает из ножен меч и наносит пару прицельных ударов плоской стороной лезвия — по плечу и мягкому месту. Ошалевший от неожиданности Штэфан шипит и матерится. Рыцарь, как слышит паренька, делает еще два гулких угрожающих шага в его сторону, и тогда Станэску благоразумно решает уносить ноги.
Отсмеявшись, Бэт лишь покачала головой. Не нужно учиться все семь лет в Хогвартсе, чтобы усвоить: «Не щекочи спящего дракона» не сколько мудреная глупость, а гораздо больше — житейский совет. Не выпендривайся лишний раз, и будет тебе счастье.
а внутри зачем-то высохшая трава...
— Когда вы только успеваете проделывать все эти эксперименты? — спросила профессор с легко различимой горечью в голосе, поглаживая стебли молодой прыгучей луковицы.
— Помона, — колдомедик поднимается с места, сотрясая посуду, оставленную после чаепития, — в отличии от вас, у меня не так много лекций. И есть хоть какая-то жизнь вне школы.
По столу заскользили садовые ножницы, подчиняясь манящим чарам. Верес подает их аккуратно, кольцами вперед. Наиграно неловко улыбается, ладонью разворачивая горшок ближе к Спраут.
— А с Северусом вы эту тему обсуждали? Он говорил, что подземелья плохо проветриваются, может и ему подадите пару блестящих идей.
— Самая лучшая вещь - перенести всё вот это вот - в те самые подземелья. А в теплицы поставить котлы.
— Но мандрагорам нужен свет! — женщина замирает с выставленными наголо лезвиями, не веря услышанному.
— Да я же шучу, — приосанившись, прячет руки в карманы, — нет у меня никаких идей. Оставляю всё на управление директора. Да и не хочется мне встречаться со Снейпом после… корабля. Знаете, такое, кхм, двоякое чувство.
— Ни один из профессоров не стал бы участвовать в этом, перестаньте, — женщина неловко примеряется и всё же отрезает несколько верхних листьев луковицы.
— Да, конечно, — один, второ-о-ой, — считает улов про себя, отмечая, что Спраут специально не трогает черешки, — но слухи, знаете ли. Повылезали тут, как… черви после дождя. Ливень случился, а я наслушался больше, чем вообще мне хотелось знать.
— Коллективу я доверяю полностью. И Минерва сама лично говорила, что Снейп тогда целый день был занят, — луковица попыталась закрыть бутон и нервно зашевелила стеблями, когда профессор накрыла её влажной тряпкой.
— Поверю, когда будет опубликовано официальное заявление, — помогает передвинуть горшок ближе к свету и под тепло зимнего солнца, — а пока есть время, почему бы не провести с его пользой.
— С пользой для всех? — Уточняет женщина не без скепсиса.
— Помона, ну право слово. Я же обещал. Самоудобряющиеся кустарники на свином мясе. Листовой перегной от которого мандрагоры запоют хором с визгоперками Травиату.
Спраут мягко улыбается. Видимо, сделку можно считать успешной.
— Значит, через неделю? — спросила она после паузы, услышав колокольный звон.
— Да, плюс-минус. Возможны осложнения, но я лично всё проконтролирую, — оборачивается на гомон голосов.
— А, седьмой курс! — окликнула она вошедших, левитируя ящики с перчатками, — вам к цапням. Мистер Верес, у меня уже занятие.
— Ладно. Ещё раз спасибо, Помона.
Эмиль прикрывает дверь теплицы номер три, пряча зеленые листья прыгучей луковицы в нагрудный карман. Краем глаза замечает движение справа:
— Опоздун, — клеймит сгорбившегося у стеклянной стены рыжего паренька, спешка к лестницам.
Листьям срочно нужна вода, а лучше - драконья кровь. Хрен её найдешь так просто, да за бесплатно, так что слезы кентавра сойдут на первое время. Только бы добраться до Хогсмида.
Рука замирает на фигурной ручке подсобной двери. Знакомый образ опоздуна оброс деталями.
— Одна? — целитель приглядывается, смотря сквозь прозрачные окна теплицы. Щурится, не веря своей догадке, — и без своего драгоценного болезненного бойфренда?
Скинувший с себя наледь гравий шуршит под чеканным шагом. Девчонка возиться с зажигалкой, звонка на начало лекции будто-бы не слышала. Еле различимое целительское репаро и палочка поспешно прячется в карман брюк. Встревоженный воробей вскидывает голову.
— Привет.
В ответ летит громкий зырк и молчание.
Учитывая количество раз, когда колдомедику приходилось отводить взгляд от горячих обжиманий парочки на лавочках — делает вывод, что девчонка таки была обижена наркошей, — надо бы чуть подбодрить..
— А тут курить нельзя.
— И что? Вы по всему замку ходите, рассказывая, что кому можно и нельзя?
— Мог бы, — вытаскивает свои сигареты, видя, что Шарлиз уже закурила. Крутит пачку в пальцах, решая - стоит ли оно того или нет, — да бесполезно. Тут никто не слушает. Все себе на уме. В своих делах.
Свинцовая пауза тянется совместным молчанием. Девчонка переминается с ноги на ногу, заступая в лужу растаявшего снега. Он мог бы предупредить, что в луже мокро и холодно стоять, ботинки свои на шнуровке испортит. Бактерии по замку разнесет, больше работы домовикам. Да… все в своих делах.
— Я хотел спросить.. — щелкает зажигалкой, привычно прикрывая огонёк ладонью. Подростковый ритуал по нарушению школьных правил должен сблизить и чуть сгладить ершистость.
— .. как твои дела?
— Серьезно? Все отлично, лучше не бывает, — девчонка демонстративно фыркает и отворачивается.
— Всего доброго.
Целитель невольно улыбается, — точно обижается, — сигарету оставляет в зубах и пока Шарлиз не видит - хаотично проверяет карманы на предмет гостинца. Сладости всегда спасали, когда она была в плохом настроении.
— Слу-ушай, а конфет каких-нибудь у тебя не осталось?
— Вижу, гнойники уже затянулись. Вам добавки?
Разговаривать с затылком было неприятно. Снова показное неуважение. Но, раз уж она сама решила напомнить о недоразумении…
Верес выдыхает полные легкие дыма, прочищает горло и говорит настолько беспристрастно, насколько может:
— Признаю, мне было тяжело избавиться от проклятия. Не говоря уже о том, что я не мог выйти в люди целую неделю. Поэтому, Шарлиз. Прошу тебя понять - та ситуация была очень неприятная. Я бы хотел тебя попросить больше так не делать.
Девчонка разворачивается и повторяет свой фирменный злобный зырк.
Так повезло лопуху:
Добрую сказку скрошило в труху
— А больше вы ни о чем попросить не хотите? — цедит девушка сквозь зубы.
— Кхм.. хотел бы, но теперь не уверен, что стоит, — пожимает плечами мужчина, — ты какая-то воинственная, и я не понимаю почему. Может быть, пояснишь?
— Вам на гербовой бумаге или в этот раз обойдемся без формальностей?
Ни колючки подначиваний, ни острая откровенная враждебность не задевают тонкую душевную организацию собеседника. Напротив, будто подстегивают интерес. Как бы она ни хорохорилась и что бы ни говорила, толстокожий Верес в противовес остается стоически спокоен.
Собственная же ее кольчуга сомнений и предрассудков только ближе к телу ложится, когда мужчина пытается быть, Мерлин упаси, участливым.
— Я знаю, что ты обо мне думаешь, — кончики ее губ дергаются, — но давай я попытаюсь объясниться.
— Валяйте, — приподнимает брови она, мимолетно задержав сигарету у губ.
— Что тебе сказал отец? — Не дожидаясь ответа, мужчина переходит в наступление. — Полагаю, выставил меня главным злодеем, которому нужно порабощение твоей свободы. Так вот - ты мне не нужна. Если бы не вся ситуация, где Эндрюс поставил меня в тупик, я бы отказался. И…
Шарлиз хладнокровно перебивает:
— …и конечно, в случае, если бы вам не понадобилось прикрыть собственный зад…
— Дело не в…
— …то вы не связали бы свою жизнь со школьницей! — Последнее слово выплевывает с ненавистью. — Вот это оправдались, конечно. Я вам что, разменная монета?!
а внутри зачем-то высохшая трава...
Сигаретный дым Верес задерживает в легких, выдыхая носом. К его предвзятому мнению, излишне переоцененная пигалица была права. И от этого было совсем не легче.
— Уфф. Нет, не монета, — нарвался, блядь, на семейку, — целитель устремляет потухший взгляд в землю. Возможно, сейчас было просто неправильное время. Неправильное место. С другой стороны - ну когда ещё? Дождаться очередного проклятия? Ну уж нет. Этой фривольной гордячке наверняка рассказали не всё или вывернули шипами внутрь.
— Поверь, это была не моя идея, — вкрадчиво напоминает, будто у Шарлиз были проблемы со слухом, — я же сказал, ты мне не нужна. Это всё затея Эндрюса.
На правду обижаются часто. Чувствовать, как тебя продает семья, неприятно. Девчонка ещё слишком мала, чтобы привыкнуть к личине отца. Хотя, своё бревно в глазу милее к телу.
Ложь же — лишает честного поединка. Но зачем бодаться с упрямым подростком о вещах, которые невозможно контролировать? А значит в раззявленный рот следует вложить максимально правдивую ложь.
Да, люди не должны врать, только вот случаи бывают разные: можно соврать человеку и устроить ему приятный сюрприз; соврать ради шутки, ради общего веселья. А можно соврать так, чтобы выставить дураком человека, который тебе поверил. Верес не лгал, но факт оставался фактом - он действительно прикрывал себя и Крауча. Прикрывал… покрывал.
И зная Шарлиз - дурой она быть не захочет. Разговаривать с ней как с провинциалкой тоже, не стоит. Надо упаковывать идею нежно и аккуратно. С фигурным бантиком. Пока план избавления от контракта через Стаффорда не будет полностью в работе, ей надо верить в нужную правду:
— Не стоит так переживать, — отвечает с глупым смешком, пытаясь развеять темные тучи тяжелых девичьих мыслей о нелегкой судьбе, — у тебя ещё есть время пожить в своё удовольствие. Я тебя подожду. До выпуска, даже не до совершеннолетия.
Так повезло лопуху:
Добрую сказку скрошило в труху
— О, благодарю вас, сэр! Тяжело вам, наверное, далась такая щедрость? — в голосе, конечно, ни намека на благодарность, а вот яда — хватило на пятерых, — Слушайте, оставьте это дерьмо собачье тому, кто в него готов будет поверить. Вы же абсолютно точно избегаете банальностей: конечно, агнец божий, вы вот совершенно ни причём. Вы просто… как бы это назвать? Несчастная жертва обстоятельств? — вопрос риторический, после которого непременно следует разразиться гомерическим хохотом, — настолько нелепы последовавшие оправдания.
— Как вам не стыдно мне в глаза-то смотреть?.. Я же еще несовершеннолетняя... И вы... вы абсолютно мне не нравитесь... — дым не менее едко щиплет глаза, чем смутная фигура колдомедика, проступающая сквозь пелену набежавших злых слез.
В обрамлении ландшафта морщин, рельефов прошлых тревог и улыбок, глаза — парный серо-зеленый блик на топографии бульдожьего лица. Тени пятен на коже — ее творение, следы уродливого ее участия. Уголки губ снова против воли поднимаются. Порочный круг взаимной их жестокости к себе, но прежде — к друг к другу, — очерчен.
Пижонья ухоженная борода, уложенные волосы визуально вытягивают прострелы ранней залысины. Самолюбование в выборе ладно скроенной одежды и неподъемное эго расправляет плечи, ставит осанку. Чертовы дорогие ткани сидят, как влитые.
Из искреннего — только желтовато-зеленые пятна на кончиках пальцев — следы трав, — единственное, что роднит их с материнскими. И она, бесхитростность пальцев, может раствориться, как не было, стоит только появиться на одном из них гладкому обручу кольца.
Ревностно внимательный взгляд девушки опускается на ее собственные руки. Бэт сглатывает, по-новому смотря на мужчину перед собой.
— Вы в два раза меня старше! У вас скверный характер! Вы — уродливая мерзкая гадина! Мерлин, да вы же всегда обливаетесь одеколоном так, что..! — кривляется она нарочито по-ребячески. — Удивительно, что вас допустили к работе в школе, гребаный вы педо… — едким дымом на вдохе она давится.
Целитель зажимает сигарету, ломая фильтр. Выжидает долю секунды, только ради своего убеждения, что за ними никто не смотрит. Шарлиз же хватает времени на последнюю, рваную, затяжку, прежде, чем мужчина срывается с места.
а внутри зачем-то высохшая трава...
— Я считал, — Шарлиз даже не жмурится, продолжая с вызовом смотреть в глаза, — что с тобой можно говорить нормально. ТЫ перешла все границы.
В совершенно непозволительной манере хватает девчонку за затылок, перехватывает пятерней взмокшие пряди и дергает с силой. От рывка Шарлиз невольно скулит, шатаясь ступает ногой в лужу. Колдомедик, не обращая внимания на испачканные брюки, утаскивает её прочь с протоптанной дорожки, куда-то за угол.
— Я буду кричать! — Воинвенное заявление, сопровождается неловкими попытками расцепить пальцы. Верес встречает потуги улыбкой, легко швыряя тело в узкий проход между стеклом теплицы №2 и забором на нетронутый снег.
— Я бы на это посмотрел, но как-нибудь потом.
Взмах палочкой - один, другой, и прозрачно-серебряный купол накрывает их обоих, скрывая беседу от любопытных ушей.
Он опускает взгляд, направляя палочку в упор на студентку, пытающуюся подняться. Укол обиды и от шальной мысли манящие чары сдергивают школьную мантию. Та, цепляясь за локти девушки, выворачивается, сбивает тяжело достигнутый баланс. Шарлиз падает в снег снова.
Ткань в руках колдомедика оказывается бесполезно-пустой. Тогда Верес наклоняется, наступая ботинком на спину лежащей. Эмоциональные оскорбления тают под давлением на грудную клетку.
Не церемонясь, он обыскивает запястья, передние и задние карманы, и, только задрав свитер, находит волшебную палочку за поясом.
— Ты хоть понимаешь, что мелешь.. — отступает на несколько шагов, пряча обе палочки в карман брюк.
— Что тебе сказал папаша? — кремень зажигалки подается с третьего раза, — от момента КОГДА и до ТОЧНЫХ слов. Я не побрезгую залезть к тебе в голову, если будешь молчать.
Так повезло лопуху:
Добрую сказку скрошило в труху
Опасное ожесточение черт лица запоздало доносит до опьяненного ражом сознания мысль о скорой расправе. Будущая насильственность угадывается в напряженных и резких движениях мужчины настолько явно, что Верес на секунду исчезает, замещаемый образом разъяренного отца. Бэт в строптивой своей мужественности выдерживает тяжелый взгляд и тут же затравленно жмурится. Если кто-то обещает вам разговор по душам, не верьте, они пиздаболы.
Рывок. Короткие ногти беспомощно скребутся по жесткой клешне в волосах. Разгоряченные щеки мокнут ручьями слез злой беспомощности. Откровенно испуганная девушка упирается и руками, и ногами, свирепствуя в своем неповиновении, и пищит, и шипит, и рычит.
Еще рывок.
Бэт рефлекторно выставляет руки вперед, сипит от боли и холода. Пытается подняться и снова валится, — мантия неправильным живым саваном выскальзывает, обнажает, пока морозный воздух, не церемонясь, принимает продрогшее тело. Тонкая ткань школьной рубашки мгновенно дубеет.
— Что вы делаете?! — взвизгивает, когда тяжесть ботинка припечатывает лопатки. Чужие руки второй раз за день бессовестно проходятся по телу, лишая последней и единственной реальной ее защиты.
Шерсть промокшего свитера царапается, кожу жжет, когда девчонка отплевывается от снега и наконец выворачивается. Еще недавно свежий сугроб формируется силуэтом покореженного снежного ангела.
Первый снежок она швыряет не глядя. Пальцев она уже не чувствует, запуская в сторону мужчины все, что попадается под руку. Одновременно неловко поднимается на ноги и налетает на Вереса, с размаху врезав кулаком в живот. Колдомедик лишается воздуха, сгибается, роняя сигарету. Пинок под коленку, стоит надеяться, дается ещё больнее. Эндрюс наваливается на мужчину всем телом и барабанит по спине кулаками в безумном темпе. Верес что-то рычит, запоздало выбрасывает руку вперед.
Ее вновь ведет, в глазах темнеет одновременно с ударом и последовавшим за ним треском стекла. Звон в ушах отдается в отяжелевшей голове гулом, ноздри щекочет теплом и металлом. Бэт в тяжелом выдохе наклоняется и заторможено проходится тыльной стороной ладони по разбитому носу, размазывая кровь по лицу.
Тень страха на ошарашенной роже колдомедика одновременно смешит и ободряет. Бэт на вдохе отталкивается от теплицы в один прыжок вновь оказывается рядом с Вересом. Обезумевшая девчонка с яростным криком снова бросается в лобовую атаку.
а внутри зачем-то высохшая трава...
Верес отступает, перекладывая вес на левую ногу. Боевая стойка для барных драк оказывается совершенно бесполезной.
Шарлиз врезается в выставленные руки, выворачивается и виснет на плече, обезьянкой пытаясь забраться на спину. Недавно пострадавшее правое колено сгибается под дополнительным весом. Верес оседает. Последующий удар в челюсть, затем в ухо дезориентируют. Целитель глохнет, сам не понимая, то ли от криков ненависти, то ли от болезненных тычков.
Тяжело кряхтя, он усилием воли делает рывок, поднимая висящую студентку на себе. Терпение сходило на нет, как и желание продолжать глупое подыгрывание. Шарлиз в панике барахтается, больше не чувствуя твердой почвы под ногами. Новый удар острым носком ботинка в злосчастное колено - и из глаз мужчины слезы вырываются искрами боли.
Шипя через сжатые зубы, целитель хватает девчонку за висящую лодыжку, дергает вниз. Мартышка только сильнее сцепляет руки на шее.
Вереса ведет, больная нога подкашивается и от падения его спасает каменная кладка забора, в которую он врезается плечом. Шарлиз с победным воплем ловко отталкивается от стены, окончательно запрыгивая на спину. Верес в панике прижимает руку к паху, чтоб, не дай Мерлин, скрещенные спереди ноги не наделали больше урона.
— Хватит! Слезай!
Бедра девчонки сжимаются сильнее на почках. Она переносит вес и давление на шею ослабевает. И только Эмиль поверил, что может сделать шаг в сторону, как в глаз прилетает пальцем. Ладошка, мелькающая перед глазами, бьет по лицу совершенно беспорядочно, мешая дышать.
Верес перехватывает сковывающее живот бедро с силой сжимая. Здоровым ухом слышит, как Шарлиз вскрикнула от боли в сведенной мышце. Жалобные поскуливания он пропускает мимо, идет ва-банк, и стискивая второе бедро — скидывает студентку с себя. Очередной крик — Шарлиз цепляется за воротник пиджака и утаскивает колдомедика следом.
На животе лопаются пуговицы, а шею под рубашкой режет мягкая хлопковая ткань. В короткий момент Верес чувствует под собой невероятно теплый снег. Падение оказалось не таким твердым, как...
Он завалился на девчонку всем весом.
Оглушенный, кое-как переворачивается на бок, встречаясь лицом к лицу со взмыленной, ошалелой Шарлиз. Смущенный тем, что чуть не раздавил ребенка, пытается подняться на одном локте.
— Прости, я.. — коленка девчонки врезается в живот. С глухим “уфф” Верес падает рядом.
Тяжелое дыхание мужчины прерывается беззвучным страданием в себя. В немой благодарности, он чувствует как тает снег под взмокшей шеей, приятно охлаждая затылок. Лицо гудит, ухо не слышит, колено ноет, спина не двигается, горло саднит. Солёно-липкий привкус на кончике языка свидетельствует о пропущенных ударах.
С закрытыми глазами, он ощупывает нагрудный карман с листьями прыгучей луковицы, выкидывает их, как совсем ненужную мишуру. Цепляя пальцами белый носовой платок, поднимает вверх:
— Сдаюсь.. хватит. Ты победила.
Вальяжным жестом выставленный на локоть руки, скидывает платок на лицо Шарлиз:
— Ты ужасно выглядишь, — скупо улыбается, припоминая, как забавно девчонка выглядела с кровавым подтеком, — подотрись. И мы снова поговорим.
Так повезло лопуху:
Добрую сказку скрошило в труху
Нос хлюпает и остро болит. Потому дышит она ртом и рвано, окончательно смиряясь с привкусом запаха мерзлой земли то ли на кончике, то ли на корне языка. Плотные облачка пара тут же растворяются в плену обрамления каменной серости. Контрастно чистую лазурь неба разрезает, пикируя, ворон. Сначала один, а после и другой, планируя куда-то в сторону. Любопытные птицы становятся единственными свидетелями итога их битвы.
Эндрюс подбирается внутренне, когда периферийным зрением улавливает движение поблизости, — с Вереса станется отыграться, но тот лишь со кряхтением выуживает из кармана признание своего разгрома. Белый флаг реет над полем брани до кинематографичности насмешливо и, чуть погодя, все в той же ленивой манере опускается ей на лицо: «Подотрись. И мы снова поговорим».
Она приподнимается на локтях и, преодолевая ломоту в теле, садится рывком. Неупокоенная злость с новой силой клокочет в груди, когда она срывает кусок ткани и отбрасывает в сторону. Верес выглядит куда более довольным и куда менее потрепанным чем, хотелось бы. Морщины возле глаз становятся заметнее, и на лице вновь расползается понимающая улыбка:
— Ну да, помощь ты ценить не умеешь…
— Помощь? Знаете, что…?! — вновь взвивается она.
— Что Лютный ничему тебя не научил? О-о даа…
— Не смейте смеяться надо мной! — не зная, куда деться от новой волны стыда и ярости, она просто хватает колдомедика под горловину рубашки и пытается встряхнуть, — ткань трещит, мужчина не двигается с места. Верес заходится в новом приступе еще хуже сдерживаемого смеха.
— Но я..Не могу. Это.. Очень.. См..
Беспечное вересово веселье, как магнитом, тянет ближе: Бэт перекатывается на четвереньки и без зазрения совести упирается коленом куда-то в район солнечного сплетения мужчины. Тот изумлённо ойкает, пока предплечье противоположной, правой, руки тут же жёстко ложится на горло. Замолчи, заткнись, закрой рот. Не смейся, не смей. Не смей.
— Вы — вероломное чудовище, — дрожащий от гнева голос не производит, конечно, грозного впечатления. Колдомедик явно порывается вставить свои пять сиклей, потому Эндрюс предупредительно усиливает давление, чувствуя, как Верес тяжело сглатывает. — Вы больше и пальцем меня тронуть не посмеете, ясно вам? Вам ясно?!
Но ему не ясно. Предплечье встречает уверенное сопротивление — колдомедик — приятно, что не без труда, — придерживает локоть. Жадный глоток воздуха и вымученная улыбка: «А иначе, что ты сделаешь?».
Вызов злит понятной логикой и изнутри изученным механизмом провокации. Она, конечно, ведется сознательно. Или вроде того. А вот не слабо! Желание доказать концентрирует усилие и переносит большую часть веса на предплечье. Вот тебе, идиот самодовольный!
Лицо мужчины планомерно наливается красным цветом, пока недостаток кислорода размашистым синим мазком проходится по губам. Борозды морщин на лбу и щеках заостряются, как бы углубляются и драматично темнеют; глазные яблоки увеличиваются и чуть выкатываются — блестящий взгляд становится выразительнее и безумнее одновременно.
Чужой пульс отчаянной пичугой бьется, замедляется. Хрипы становятся глуше, сопротивление слабеет, рука больше не сдерживает давление. Летние уроки не пропали даром. Неплохо узнавшей за последние полгода анатомию Шарлиз Эндрюс становится кристально ясно — проломленные пластины щитовидного хряща сделают процесс асфиксии необратимым.
Гулкий хруст заставляет вздрогнуть и отпрянуть.
Под купол тишины, состоящей из смешения кашля и их обоюдно тяжелого дыхания — кто бы мог подумать, что она и свое задержит? — вторгается хлопанье крыльев и скорбное карканье.
maybe to be continued…
а внутри зачем-то высохшая трава...
Прикованный больше не профессиональным интересом, но личным, разумеется, внимательный взгляд декана Хаффлпаффа отметит надломленную ветвь (а именно она, слишком тонкая для двух птиц, хрустнула судьбоносно). Сердобольная и верная воспоминаниям Помона Спраут обязательно подвяжет пострадавшую и будет ответственно раз в неделю обрабатывать смолой валежника лунного. Но это будет много после.
А пока есть девушка и мужчина, непримиримые друг к другу временем и собственными усилиями не меньше, чем обстоятельствами не с руки.
А пока есть девушка и мужчина, непримиримые друг к другу временем и собственными усилиями не меньше, чем обстоятельствами не с руки. Хруст слишком тонкой для двух птиц ветки — раздается поистине судьбоносно. Шарлиз Эндрюс достаточно этого знака проведения, чтоб в страхе отпрянуть от мужчины.
Забавно, но хриплую нехитрую мысль Эмиль Верес решается озвучить уже опосля. Сложно сказать, верил ли в это колдомедик изначально и решил лишний раз убедиться или же просто недооценил девчонку.
«В тебе… Этого… Нет..».
Она бы поспорила, да непривычно хриплый и ломкий голос, контрастный взрослой фигуре, резанул по ушам, чтобы остаться в памяти на долгие годы. Неправильная картинка. Неправильная ситуация. Бэт молчаливо мигает. Вокруг Вереса вообще много неправильного, будто он наслаждался, переворачивая все вокруг с ног на голову. Хотя тут, конечно, без ее помощи он бы не управился. Но как предсказал? Разве может кто-то знать лучше, на что способен человек, чем он сам?
Гриффиндорка до сегодняшнего дня и не предполагала, что груз предоставленной власти и свободы может раздавить, одарив страшной силой рук. Ценой же попытки поставить себя выше жизни часто становится осознание, что заложенный в длань карающую принцип плохо подчиняется кому-либо конкретному.
Девушка сжимает трясущиеся после перенапряжения руки в кулаки и молчаливо рассматривает искривленное последствиями удушья лицо мужчины, с которого почти тут же сходит синюшность. Откровенно вымотанные и измочаленные до крайности присутствием друг друга, они постепенно поднимаются: на нетвердых ногах, покачиваясь — девушка, по стеночке — мужчина. Обе палочки Эндрюс, конечно, деликатно изымает, что мистер Верес вновь позволяет. Глаз она не отводит, как будто ей хватает смелости для встречи с последствиями. И в то же время катастрофически не хватает наивности, чтобы поверить, будто извинениями, — детсадовская волшебная формула, — и правда можно все поправить, — отдавленную ногу, разбитый нос, обиду за обзывательства, взаимные тумаки, поломанные судьбы. Разве что за катастрофу планетарных масштабов два раза прощения попросить стоит, ага.
«Не боитесь меня. А стоило бы».
Не угроза — констатация. Шокирующе новая истина звучит до мороза по коже хладнокровно. Меж тем девчонка просто кутается в возвращенную мантию и манит к себе чужой портсигар. Ее промокли ни к черту, потому мужчина и это ей позволяет, почти не меняясь в лице. Оба в итоге закуривают. Оба понимают, что вернулись к тому, с чего начали.
Уже заданные вопросы, девушка оставляет без ответа, заворачивая свой, критично важный, в обертку вновь чего-то обидного. Впрочем, в сути его Эмиль Верес явно слышит эхо далекого сентябрьского разговора.
«Вы мне глубоко отвратительны, но, допустим, на изврата вы не похожи. Так скажите мне, какова же в ваших глазах цена жизни и свободы человека? На что вы ее обменяли? По-моему, я имею право знать».
Рассчитывать на предельную откровенность глупо. В разреженном воздухе повисает для обоих собеседников непроговоренное понимание, что ответ не понравится ни ему, ни ей.
Спустя n-ное количество пустых экзерсисов о сложном устройстве их заарканившего капкана, Шарлиз нехотя все-таки признается, что отец не посчитал нужным объясниться в причинах и следствиях. И это признание окончательно и бесповоротно развязывает руки Эмилю Вересу.
а внутри зачем-то высохшая трава...
…смерть это то, что случается с живыми…
Измаранная в неестественно вывернутом желании убийства себя-другого душа никогда не восстановится. Она будет тускнеть, пока не станет поглощать свет грязно-черной незаполненной дырой. Станет вместилищем гнева, извращенных фантазий и пороков. Темнота вытеснит всё, оставив оболочку. Перед нами предстанет не человек, не зверь, а гаденькое подобие когда-то цельной личности. И только это конфликтующее с собой недо-и-сверх существо будет способно пресечь ту черту - перейдет от слов к делу, вернее - от аморфной формы к действию.
Юная мисс Эндрюс была даже слишком живой, чтобы попасться в вязь болота обреченной на гниение души. Мисс Эндрюс прошла недостаточно испытаний, чтобы так просто загубить себя.
Гаденький побитый человек, знающий эту Шарлиз с малых лет — не верил в её готовность. Поневоле, он связал свои мысли с нравоучениями своего же наставника — о человеческой тупости, смене перекрестка на одну дорогу и инстинктивном поведении зверя, который выживает так же просто, как дышит.
Не готова была эта Шарлиз Эндрюс к одномоментному крушению мира. Не готова…
— Вот ты знаешь своего отца, — Верес щурится от облака сигаретного дыма, облокачиваясь на каменную кладку, — не надо тут думать, будто это я запросил тебя трофеем. Я сожалею.. Не смотри на меня так! Мне действительно очень жаль. Твоя втянутость… удваивает вес дела, — и утраивает мою головную боль.
Шарлиз морщит нос, будто подтягивает к лицу вонючее колючее одеяло. Раз уж термины торгаша не подходят, пойдем в лоб:
— Буду откровенным - я не горю желанием связывать себя отношениями с тобой. Мне предлагают предостаточно теплых женских коек.. и если тебя смущает именно этот момент…
— Мерзость..! — её аж передернуло, но колдомедик на свой счет это не принял.
— Да, — согласно кивает, — давай мы его сейчас трогать не будем. Я тебя прошу не усложнять мн.. нам! Нам обоим жизнь. Не надо больше этих оскорблений, проклятий и прочего. Я ведь был на твоём месте. Всё понимаю. Мне знакомо чувство абсолютной немощи. И я тоже - не мог молчать. Был злым. Был другим.. — был молодым..
Горло опасливо дерет, разговор дается колоссальными усилиями стекольщика при выдувании формы. Формы лживо-порочной, но выставленной на алтарь правил — веры, требующей от себя поклонения и беспрекословного подчинения; знания — своей абсолютной правоты:
— Я ведь тоже живой человек. У меня тоже есть близкие. И, поверь, никто не рад текущим обстоятельствам. Но такие договоренности не обсуждаются со всеми. Надеюсь, хотя бы это ты понимаешь? Относительно цены, — поигрывает сигаретой в задумчивости, — частность моего поступка была в помощи другу. Не знаю, как складываются твои отношения с людьми, но, уверен, у тебя найдется хотя бы один человек, в услуге которому ты не откажешь.
— Ваши манипуляции… — она разве что ни рычит. — Может хватит?! — снова бравирует девчонка, подтверждая свою наивность, — все еще никак не возьму в толк, какого черта моя жизнь входит в стоимость вашей оплаты, помощи вашим друзьям, а вы всё так же виляете и ходите вокруг да около!
— Дап.. ПОДОЖДИ, черт побери! — в хрипе заходится приступом горлового кашля, — я не закончил! Есть вещи хуже несправедливости. Хуже потерянной чести в столь юном возрасте. Твой ненаглядный папаша не просто поставил тебя условием сделки. Для убедительности он взял с меня непреложный обет. В знак моего..
— Невозможно! — взрывается девчонка, неверяще опуская руки.
—... полного согласия..
— Вы лжете!
—... с условиями договора.
Эндрюс молниеносно выбрасывает палочку, отправляя заклинание прямо под ноги целителю.
— Шарлиз! — злобно и грозно рыкает не только на студентку, но и потому, что сигарета потухла, пока он тут объяснялся, — я не первый раз делаю для тебя исключение! Был рядом, даже когда действия твоего отца были ну просто откровенно идиотскими, — шагает вперед, не смотря на твердый взгляд девчонки и обе поднятые палочки, зажатые в дрожащем кулачке, — я никогда тебе не врал. И сейчас - я не просто так стерпел твою злость на себя. Позволил тебе быть услышанной. Чего ты хочешь? Чтобы я расторг контракт? Помимо того, что от исполнительности Эндрюса зависит ещё несколько жизней - я положу и свою. За просто так. Потому что тебе, ВИДИТЕ ЛИ, не понравилось, что с тобой обходятся как с вещью. Ты не хочешь подумать о ком-то ещё, кроме себя, а?
Эндрюс забавно пучит глаза, отчаянно хлебая холодный воздух задыхающейся рыбой.
Во-о-от о чём ты не подумала! Другим тоже может быть тяжело. Добро пожаловать! — он еле сдерживает себя от улыбки - проводит ладонью по отросшей бороде, стирая даже намёк на веселье.
— М? Я не слышу ответа, — напирает, — что такое? Взрослый мир в глаз попал? Я тебя предупреждал. Я тебе говорил…
— А не пошли бы вы нахуй со своими предупреждениями! — отрезает она, шагая навстречу. Эндрюс гордо держит слезы в себе, пока целитель с наслаждением пожирает остатки её внутреннего равновесия пристальным насмешливым взглядом.
— Пффф, хорошо, — пожимает плечами, — ладно.
Он пропускает её вперед, позволяя уйти. Пусть помнит о том, что хозяин может быть милостивым при правильном поведении. Пусть знает о своём месте и не возникает лишний раз.
— А ты не…
Шарлиз разворачивается. Палочка, та, что его, лежит в её руке подобно ножу. Она прицеливается. Кидает. Вроде как - метко, но… та лишь прозаично приземляется на землю.
— Что за люди. Одни палочки ломают, другие ими швыряются, — поднимает свою, отряхивая от снега, тут же плюет мокротой на те самые листья прыгучей луковицы, — СТЫДНО ДОЛЖНО БЫТЬ!
Прооравшись хоть так — в спину убегающей — целитель нервно зашипел, согревая руки с мелкими ссадинами. В пару ловких приставных шагов он оказывается возле теплицы: оценивает последствия и ахает от красного глаза.
— Шилом тебе между ребер, Эндрюс. Ты просто бешеная, — быстро делает пару коротких затяжек и замирает с отведенным нижним веком, чувствуя странную, бегущую по воздуху, рябь. Он оглядывается, но еле заметное отражение приковывает внимание дорожкой трещин, растущих корнями из металлического каркаса, — что за..? — щели трескучего стекла, расходясь ветвями, ловят последние секунды давления, и под громкий хлопок — лопаются перегретой лампочкой.
*****
Эпилог:
*****
Запоздалая реакция и щитовые чары спасают только от крупных осколков. Мелкие куски и песок попадают на волосы и сыплются за шиворот. Волшебник матерится на немецко-интернациональном, сбрасывает порванный пиджак, задирает рубашку, при этом успевая зажать сигарету между зубов. Свободной рукой смахивает крошки с живота и спины, вытряхивая мелкие горстки из-за пояса.
На шевеление в теплице обращает внимание, только когда отчетливо слышит странного рода рычание:
— Машть тфою…
Трехметровое растение угрожающе подняло листья. Огромная зубастая голова зависла, по змеиному изогнув длинную зеленую шею перед броском.
Таких гигантских ядовитых тентакул ему видеть не приходилось. Перед тем как парировать первый тычок жгучим стеблем по ноге, у него мелькнул лишь один вопрос — уж не это ли новое испытание для турнира?
— МЕРЛИН ВСЕМОГУЩИЙ! — слышит крик женщины, но, занятый лозами-кнутами, свистящими над головой — не обращает внимания. Он наступает каблуком на подобравшийся к ноге жгут и режущим заклятием отсекает.
— ОСТАНОВИТЕСЬ! ХВАТИТ!
Ревущее растение вздрагивает, грозно сотрясая осевшую росу парника. Поднимаясь на корнях, оно будто бы становится в два раза больше. Готовый отступать — колдомедик выставляет один за другим щитовые чары, пока удар плоского листа, взявшегося из ниоткуда, смачно не припечатывает его к металлу.
Верес замечает разинутую пасть, вовремя пружинисто отталкивается от каркаса — бросок растения попадает в железный прут.
Готовность сжечь до основания всю теплицу рдеет на кончике волшебной палочки огненными переливами.
— Хватит! — целитель получает тычок под ребра огромной палкой опрыскивателя.
Спраут без своей треугольной шляпы, но в заклинании головного пузыря, выглядит излишне серьезной и раздраженной. Хотя уж кому и быть…!
— Отойдите отсюда.
Он подчиняется, обрамляя свою голову таким же непроницаемым к химикатам барьером. В пару пшиков тентакула оседает, лениво мягко зевая. Скручиваясь в кокон из своих листьев, она засыпает, лебедем уронив на зеленые крылья могучую безглазую пасть.
Верес выдергивает папиросу изо рта:
— Эта сука цапнула меня! Помона, какого водного дьявола..
— Что вы тут мне устроили? — женщина отставляет в сторону свой галлон, в удивлении всплескивая руками, — что случилось с теплицей?
— Эм.. — хороший вопрос. Но вообще, стоит начать с того - как ты тут появилась? Тут же был купол… — я..
— Мандрагоровы клубни! А с вами-то что случилось? На вас рысь напала? —
Верес сжимает голову в плечи. К таким объяснением он был не готов, поэтому уклончиво мычит, пока Спраут сотрясает воздух, пытаясь восстановить стекло, — ещё курили тут! Не хватает мне студентов гонять..
Неописуемый моральный шок обвинений загорается с новой силой и целитель прерывает все причитания громким:
— МИНУТОЧКУ!
Трясет головой, с помощью сильного потока воздуха прочищая уши и волосы от стеклянного песка. Чесалась эта дрянь, как от перцового порошка.
— А теперь вы, Помона, мне поясните! — Равняется с профессором, пытаясь помочь в восстановлении не поддающегося чарам стекла, — с ума вы сошли, что ли! Держать такое чудовище в школе??
— Так получилось..
— А если бы стена лопнула, а тут дети? Черт. Чем вы вообще её защитили?
— Ох, мистер Верес, да всем, чем могла. Магией иллюзий в частности. Как Вы умудрились… Ох, вы не поймете, ей нужен покой, — на контрасте ретивого вопрошания, она самым печальным голосом констатирует какую-то грустную правду, поглаживая огромную голову растения, — это та самая тентакула, от которой погиб Элфинстоун.
Колдомедик сдался следом, наблюдая с непониманием проявления нежностей к, вроде как, опасному растению.
— Ког…? Кто?
— Мистер Урхарт.
— ….
— Вы его не знаете. Покойный муж Минервы.
— ……….
— Вам повезло, что я сегодня к ней заглядывала. Не горячитесь. Она расстроилась от такого вторжения и холода. Всё равно, что вас ледяной водой во сне окатить. Ах, что же вы мне с теплицей сделали, — профессор говорила больше с собой, не видя — как лицо целителя сморщилось, словно от съеденного лимона.
— Да и сами Вы. Ох, мистер Верес, зачем же так? Я так за вас испугалась. Было бы печально. От одного растения погибло бы уже два мужа.
— А?
— Вы же … муж? Поэтичная и горькая история, приехали и тут. Ну, а тут вот так вот. А чт-что с Вами?
— ..ха … ХА-ХА-ХА, — истерических смех во всю диафрагму продолжается недолго.
— Я ОБОЖАЮ ЭТОТ ЗАМОК!
Так повезло лопуху:
Добрую сказку скрошило в труху
[после эпилога]
— Лэнгфорд, не видела Станэску?
Заклятую приятельницу поймала на выходе из тепличного дворика. Лоррейн останавливается, как вкопанная, смотрит неприветливо и раздраженно. На то, честное слово, отвечать куда проще, чем на удивление и (о, боги!) даже беспокойство.
— Нет... — без лишних слов протягивает из кармана одноразовый платок.
Бэт разочарованно морщится, собираясь было проигнорировать навязанную рамками приличия заботу, кислый взгляд через лэнгфордовское плечо — звон стекла, пробка из толкающися младшекурсников, причитания Спраут, — вынужденная остановка неминуема. Морщится ещё сильнее и перехватывает платок, другой рукой щедро собирая свежего снега с каменных перил. Как умеет, заворачивает снежок в хлопчатую бумагу и широким жестом проходится по лицу, очищая носогубную складку и сами губы.
— Так лучше? — быстро уточняет и не скрывает даже, как некомфортно от происходящего. Вместо ответа умная Лоррейн тянется за палочкой, и свою защиту Бэт ничего не остаётся, кроме грубости. — Лэнгфорд, оставь свою помощь для того, кто в ней действительно нуждается.
— Конечно, ты-то всегда лучше всех все знаешь. Именно поэтому ты сейчас, — поднимает брови, чтобы сделать акцент, — в таком виде.
Слушать дальше не было никакого смысла. Бэт разворачивается на каблуках и смеется. Зло и весело. Распихивает малолеток локтями и хочет свалить как можно скорее и дальше. Малыши, как им и полагается тупят, суетятся и странно на нее поглядывают. Без опасения, но с любопытством свидетельствующих в суде. Бэт притормаживает, растерянно на них смотрит и, проиграв внутреннюю борьбу, разворачивается.
— Эй, Лэн.. Лоррейн? — все же окликает, тут же об этом жалеет и напряженно подыскивает возможность выдавить хоть что-то вразумительное. — Сп… — благодарность ириской застревает в зубах, — ну-с, она честно попыталась. Растягивая губы в любезной улыбке, она выдает настолько насмешливо, насколько только может. — Смотри, не опоздай на курсы «Возлюби ближнего своего», святоша.
Ну вот, сука сукой. Лоррейн, — по губам читаемо, — согласна крепко. Бэт на закатанные глаза выдыхает с подобием облегчения от восстановления незримого вселенского баланса.
Эхо дурного ее смеха и нового понимания жизни, побродив еще по коридорам, потонет в отзвуке гогота колдомедика. И тут разойтись не могут.
.
Ноги нетвердо несут по подобию путеводной кирпичной дорожки все глубже, в самые недра лабиринта замковых коридоров.
Штэфана она находит по наитию, почти ищейкой, взявшей след из грязной ругани приятелей и озабоченного шепота однокурсниц: «По херне разругаться с деканом, это ж надо! Весь поток под отработки до выпуска подставит, только бы доказать, что яйца у него не меньше!».
Она буквально на него налетает. Мгновение Штэфан выглядит сбитым с толку, пока сухие губы не тыкаются слепо в его непонимающий рот. Доверчиво, как иногда собака ищет хозяйкой ласки.
Ее ощутимо трусит. Желание обогреться, оцепенение прогнать, вминает в чужое тело, сокращает дистанцию до вдоха, укорачивает рукава, а после и вовсе лишает одежды. От чрезмерной близости колени подкашиваются, вынуждая буквально виснуть на шее Станэску. Они, заплетаясь, путаясь, собирая все косяки, еле добредают до какого-то класса.
Одного импульса достаточно, чтобы просто позволить дальнейшему случиться.
Она впервые предлагает себя, откидываясь на локти. Неудобно, конечно, но только жмурится, вздрагивая от откровенных прикосновений. Станэску воспринимает это как приглашение, уж кого дважды просить не приходится.
Воссоединение их было быстрым и болезненным. Девчонка, сдерживая всхлипы, обмякает и ждет, когда все закончится. Парень же, в чем-то наивный, с энтузиазмом берет своё, лишь после, уже отстраняясь, как-то неловко стирает сбегающую по раскрасневшемуся личику слезинку.
— Больно? — обеспокоенно спрашивает он. Бэт быстро качает головой, сокрушенно прикрывая глаза. Ей стыдно, и это Станэску вдруг отчётливо понимает. — Ну и зачем? — звучит виновато.
— Не спрашивай, — желваки дёргаются на его лице.
Станэску сажает ее на пыльную старую парту и, как маленькую, одевает. Бэт кутается в его толстовку, рукавом промокая глаза. Вопреки случившейся запредельной близости сейчас она держится осторожно и замкнуто, позволяя смотреть на разоблаченную свою уязвимость.
— Покурим?
Она медленно кивает, подтягивает к груди колени. Как же глупо все вышло.
Станэску гладит девочку по спутанным волосам, обещая, что больше не заставит ее плакать. Она бы и рада поверить, но из горла рвется лишь животный вой и очередной задушенный всхлип. Девчонка дымом давится, снова и снова размазывает слезы.
Непреложный обет.
Как бы ни хотелось иного, она просто не сможет поставить на одну чашу весов свободу, а на вторую — жизнь человека, пусть и такого вздорного, и пустого. А если так, бежать некуда.
После выпуска она станет Эмилю Вересу женой.
.
Ладонь проходится по запотевшему стеклу, высвобождая из блюра сначала бледное лицо, а после и фигуру. Махровое полотенце, плотно обвивающее тело, ослабляет хватку и остается на тумбе.
Фигура в отражении озабоченно проходится по угловатому силуэту от плечей до бедер. В тусклом свете аструма кости таза кажутся особенно острыми. Пальцы ведут тонкую дорожку по линии пресса. Вопрос с противозачаточным она, разумеется, решила в обход мадам Помфри через настороженно-молчаливую Донован. Пристальный взгляд, очередная несуразица про «ауру» — цена крайне малая за предоставленную услугу.
Ужин она закономерно пропускает, предпочитая ему заполняющий мысли белый шум воды в душевой спален гриффиндорских девочек. Отмокает она долго, привыкая к новому ощущению перманентно горящих под кипятком царапин и кровоподтеков.
Зеркальная сестра ее зябко обхватывает себя за схуднувшие плечи, чуть оттягивает кожу в сторону, любуясь чернильными пятнами синяков. Оставленные Станэску и еще до душа служившие печатью очередного ошибочного решения, сейчас они потеряли контур и свежесть. Сейчас их едва ли можно было бы отличить от меток, оставленных Вересом на внешней стороне бедер. Хорошо бы память работала примерно также: за давностью времени тускнела и исчезала, — великий, в общем-то, был бы подарок от вселенной.
Дверь в душевую отворяется беззвучно, пуская тонкую полоску света, гомон вернувшихся соседок и голову осторожно заглянувшей Стормхолд. Круглые, как у лунного теленка, глаза сверкают любопытством. С ойком голова с тут же пытается втиснуться обратно:
— Да ладно тебе, — Бэт поспешно прижимает к себе полотенце. — Я выхожу уже.
.
За задернутым пологом кровати пыльный шарик ее персональной луны плавно левитирует, оживляя удлиняющиеся тени.
Взгляд сонно бежит по строчкам подаренной мистером Хармсом фантастической новеллы, в которой главный герой перевоплощается в гигантского жука. Эта же метаморфоза отваживает от него окружающих: мать, сестру и отца, в панике запирающих двери. Чудна́я история! И хоть не было уверенности в том, что маги среагировали бы точно иначе, Бэт почему-то ничуть не удивилась жуткой такой трансфигурации. Более того, главный герой в насекомом своем обличии кажется едва ли не более ранимым и трогательным, а мотив переговоров из-за дверей очень роднил вынужденное одиночество Грегора с нарочитым же отстранением Бэт. Девушка вздыхает и вытирает с виска каплю пота.
Засыпала с догадкой, что бывает и наоборот. Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, маленькое насекомое обнаруживает, что оно у себя в постели превратилось в страшного человека.
Бэт и не знала, но превращение уже началось.
[конец эпизода]
а внутри зачем-то высохшая трава...